№ 4. Говорите несколько общих слов — ни врагу, ни другу не придраться.
Не знаю, как восприняли эту встречу другие, а я как большое событие, как важный урок жизни. Почему? Сейчас поясню.
В моем сознании навсегда осело: нам, сопливым мальчишкам и девчонкам, оказана полная уважительность со стороны взрослого ученого, старого человека. Это — во-первых. И во-вторых, поразила сама задача, которую мы решали: в ее условии не фигурировали дурацкие бассейны, из которых почему-то выливается и одновременно наливается какая-то жидкость, задача была серьезная, я почувствовал это — жизненная. И лекция старика понравилась: все, что он говорил, имело практическое, теперь бы я сказал, прикладное значение, и не вообще, а для меня лично.
Что касается моего выбора варианта ответа, то я, и секунды не колеблясь, остановился на № 2. Надо было прожить много лет, набить жутко сколько шишек, чтобы понять: не всегда прямая дорога оказывается самой близкой и тем более самой верной. К счастью или к сожалению, жизнь много сложнее элементарной геометрии, и мы, люди, — не безликие точки в пространстве.
Летал я, летал, если считать с аэроклубом, больше трех лет набиралось, — и ничего особенного со мной не происходило.
Другим везло: у Загрица лопнул в полете амортизатор и лыжа встала торчком. Он садился с парашютирования, поставив забастовавшую лыжу на место, шикарным тычком в землю. Благодарность. Именные часы. Фотография в «Красной звезде».
Завидовать плохо, но как всегда поступать хорошо? Не выходит — всегда.
А у Лехи Михалева двигатель загорелся! И он, сделав все, что только полагалось, и не потушив пожара, выпрыгнул с парашютом, когда высоты оставалось всего ничего. И тоже — благодарность, портрет в газете.
А я летал, летал и… ничего.
Конечно, самому искать происшествия мне в голову не приходило, но известное раздвоение чувств получалось: хорошо б все-таки вляпаться в ЧП, чтобы себя проверить, чтобы убедиться — справляюсь! И людям показать — Абаза может!
Такие вот мысли имелись, факт. И скорее всего они были индуцированы в моей дурной голове бездумной авиационной литературой тридцатых годов, охотно рисовавшей летное дело, исходя из нехитрого принципа: чем страшнее изобразить летание, тем читателю интереснее будет…
Как бы там ни было, но, когда на высоте в две тысячи метров, после пилотажа в зоне, мой самолет как-то неправильно, непривычно закрепило вправо и я внезапно обнаружил, что крышка пулеметного отсека открылась и стоит торчком, я прежде всего обрадовался: ну, вот… наконец-то!
