Человек против Бога | страница 42



, леденящую душу апологию нечаевизма, где заявлял: «Наша цель — ужасное, полное, неумолимое и всеобщее разрушение». Такое мироощущение слишком типично для Бакунина, чтобы приписать его сиюминутному увлечению. Он закончил свою «Революцию в Германии», написанную еще до того, как родился Нечаев, следующим знаменитым призывом: «Возложим наше упование на вечный дух, разрушающий и уничтожающий, потому что он есть скрытый и вечно творящий источник всякой жизни. Страсть к разрушению есть страсть творческая!» Здесь витализм переплетается со стремлением к разрушению, но в конце концов побеждает последнее. Когда Бакунина спросили, что бы он сделал, если бы новый порядок его фантазий стал реальностью, он честно ответил: «Тогда я стал бы разрушать все, что создал» [21].

Именно в духе Нечаева и «Катехизиса революционера» нигилистические убийцы — в ту пору их называли «анархистами», но у нас этот термин имеет несколько иное, более положительное значение — с их «пропагандой действием» терроризировали правящие классы, да и не только их, в Европе, а особенно в России последней четверти XIX века. В том же духе Ленин, восхищавшийся Нечаевым, начал свое жестокое правление, этот первый в Европе удавшийся опыт абсолютно беспринципной политики. Страсть к насилию, оторванная от революции, которая ее рационализировала, вовлекла Европу в 1914 году в первую из ее нигилистических войн и одновременно в другой области, в дадаистском искусстве, провозгласила: «Сметем все», «пусть не останется ничего, ничего, ничего». Однако только Гитлер со всей полнотой раскрыл природу и цели чистой «революции нигилизма», революции, сведенной к нигилистической альтернативе: Weltmacht oder Niedergang — мировое господство или тотальное разрушение; революции, чей лидер мог ликовать — даже еще не придя к власти, — как ликовал бы Штирнер, говоря: «Нас можно уничтожить, но тогда мы унесем с собой целый мир — мир в огне» [22].

Это, конечно, крайние проявления, и их соответствующим образом и следует рассматривать: лишь немногие были способны на такой «чистый» нигилизм, и они не принадлежат к основному течению современной истории, но скорее — к ее побочным явлениям и подвергаются осуждению со стороны других, не столь крайних нигилистов. Впрочем, их пример все равно представляется поучительным, и было бы ошибкой отказываться от него лишь как от преувеличения или пародии. Далее мы убедимся, что разрушение является неотъемлемой частью программы нигилизма и наиболее четко выражает то преклонение перед ничем, которое составляет основу нигилистического «богословия». Нигилизм разрушения — не преувеличение, но наиболее полное воплощение глубочайшей задачи всего нигилизма в целом. В нем нигилизм принимает самую ужасную, но самую истинную свою форму, в нем ничто снимает с себя все маски и предстает во всей своей наготе.