«Да и народ помешает», — Андрон спустился с подножки. Он прошел через здание вокзала, вышел на площадь и, оглядевшись, направился на ее противоположную сторону, туда начинался Главный проспект Екатеринбурга. На площади тоже гудела толпа, напиравшая на цепи солдат, охранявших дорогу от пассажирского вокзала и до начала проспекта. Селиванов пересек привокзальную площадь и остановился у самого начала Главного проспекта. Тут он разговорился с возчиком лет пятидесяти, который спросил у служивого табачку. Андрон достал кисет, а мужик бумагу. На санях были сложены дрова, которыми бойко торговала жена возчика.
— Ты откедова сам-то будешь, солдатик? — Мужик прикурил и искренне улыбнулся щербатым ртом.
— Омский я. Андроном прозывают, — улыбнулся в ответ рыжий.
— А меня Федором называют. Домой двигаешь?
— Да где там, — Селиванов махнул рукой. — Кто ж пустит-то? Почитай пятый год пошел, как дома не был. Соскучился за своими, никакой мочи уже нет.
— Вон оно как, — мужик сочувственно покивал. — А служишь где?
— Под Пермью в ногу меня поранили. Сейчас при санитарном поезде служу. Санитаром. Сегодня приехали. Раненых только выгрузили.
Возчик понятливо покивал, а Селиванов показал в сторону вокзала.
— Чего тут у вас происходит-то? Народищу — толпа целая. Пленных каких-то привезли.
— Эх, темнота ты, рыжий. Генерал Лебедев распорядился привезти красных на потеху. На всех столбах объявления о том поклеены. Писано, что для поднятия боевого духа. Где это видано, чтобы людишек собирать и черт-те откудова на убой везти? Видно, господские дела совсем плохи, — сделал вывод Федор.
От неожиданности Селиванов поперхнулся дымом и удивленно посмотрел на мужика.
— Чего вылупился-то? — Рассмеялся тот. — Сам посуди. При порядке торговал бы я тут дровами?
Селиванов покачал головой. Мужик-то кругом прав. Федор оказался разговорчивым и поведал солдату все основные городские новости. Жаловался на то, что сыновей в солдаты забрили, хлеб отобрали, да еще и выпороли в последний раз, когда продразверстка приезжала. Селиванов внимательно слушал собеседника.
— Людей берут, хлеб берут, землю, поговаривают, тоже отберут, а потом заставят снова выкупать. Совсем жизни от этих господ не стало. Ничего у бар не выйдет. Ничего они не понимают, — пренебрежительно махнул рукой Федор.
— Не боишься говорить-то такое? — Солдат улыбнулся.
— А чего мне бояться-то? Отбоялися ужо. Да и табачок у тебя, служивый, дюже как хорош. Не может такого хорошего табака у плохого человека быть.
