Романов: В 1942 году на Урале мне говорили о нем инженер Герардов: сколько лет этому жулику еще удастся надувать людей? Он дал Кравченко свой проект…
Кравченко: Да я тогда с Герардовым не работал!
— …и Кравченко присвоил этот проект. Зарегистрировал его, как свой, — невозмутимо продолжает Романов. — В 1948 году я встретил Кравченко в наркомате внешней торговли. Он сказал мне, что едет в Америку, что его назначили потому, что он прекрасно говорит по-английски.
Кравченко: Какая чепуха!
Романов: Кравченко сказал тоже, что отец и мать его повешены немцами, так же, как и жена. Он к этому времени бросил металлургический завод…
Кравченко: Потому что меня взяли в армию.
Романов: Потому что он воевал и сказал, что отморозил ноги.
Кравченко: Никогда не было такого разговора.
Романов: Но я знал, что жена его жива и эвакуирована с сыном.
Председатель: А у них был сын?
Романов: Да. В Америке я опять увидел его. Несмотря на то, что я знал, что он такое, я все-таки с ним общался, земляки мы, знаете, ну и так далее… Но у него было поведение самостоятельное, и уже мнение об Америке тоже самостоятельное. (Продолжительный смех в публике.)
Председатель: Читали ли вы книгу Кравченко?
Романов: В СССР нет. Но здесь мне перевели две главы. Противно слушать было. Да и он ли ее написал?
Проклятая самостоятельность
— Я могу рассказать подробно про закупочную комиссию, — предлагает свидетель.
Председатель: Нет, нет! Покороче, пожалуйста.
Романов: Я был его начальством.
Председатель: Но ведь вы знали, что это за человек, как же вы ему доверяли?
Романов: Земляки, знаете… И потом, что же, за такое у нас в тюрьму не сажают. Он, впрочем, никогда не занимал ответственного поста. И ужасно был независимым.
Кравченко: Старался все ездить по городу без переводчика! (Смех.)
Романов: Когда я ему сказал, что скучаю по Советскому Союзу, по жене и дочери, он ответил, что хотел бы остаться в Америке подольше. Узнав, что ему нравится Америка, я сейчас же сказал об этом моему начальству. До Кравченко это дошло. Он почувствовал, что не может вернуться: у него сделался животный страх перед отправкой на фронт, и вот, однажды, в какой- то понедельник, в апреле 1944 г., он не явился на службу. Мы забеспокоились, поехали к нему на дом. И так мы узнали, что он совершил гнусное преступление: он вступил в дебаты с нашим правительством.
Кравченко: А почему нет?
