Пока что говорил один лишь Брюгье.
Когда он кончил (при полупустом зале) свою унылую, монотонную и совершено бессодержательную речь, выяснилось, что на скамье адвокатов «Лэттр Франсэз» — всего один Блюмель. Нордманн — болен, а Матарассо, бывший в начале заседания, исчез.
На вопрос председателя, нельзя ли вызвать спешно Матарассо, который, по расписанию, должен выступить, Блюмель заявил, что это невозможно.
Поэтому заседание, начавшееся позже обычного, окончилось ранее обычного, — в шесть часов.
Надо сказать правду: многие спали или дремали, и жандармы, которых вместо десяти обычных, было всего два, ходили и будили публику, так как для благолепия суда спать в зале запрещается. Места для публики были на две трети пусты и войти мог всякий с улицы — настолько слаб был в этот день контроль. Этому способствовало, конечно, и то обстоятельство, что сам Кравченко отсутствовал: не понимая французского языка, он не счел нужным слушать усыпительную речь Брюгье, из которой бы все равно ничего не понял.
Пот, тем не менее, струился градом с лица молодого адвоката, у которого, кроме всех прочих недостатков еще и маленький недостаток речи — он слегка шепелявит.
Слушая его, мэтр Изар подавлял зевоту, а мэтр Гейцман читал под столом какую-то книгу.
— Мы семеро сошлись не случайно, — сказал Брюгье, не обладающий чувством юмора. — Двое ответчиков, четверо адвокатов и переводчик — это люди, которые, естественно, нашли друг друга. Мы все — товарищи по резистансу делаем дело резистанса и будем его делать, несмотря ни на что.
Затем он перешел к «Коммунистическому Манифесту» Карла Маркса. Говорили об одной шестой части света, которая осуществила режим свободы, и о ее лютых врагах, жаждущих крови невинных.
— Маркс с 1848 года был уже пугалом для этих людей, — сказал Брюгье, после чего прямо перешел к закупочной комиссии в Вашингтоне, где Кравченко занимал «ничтожнейшее место» какого-то приемщика труб.
— Он не был никогда крупной личностью, — сказал адвокат «Л. Ф.», и пространно доказывал это, опираясь на показания Колыбалова и Василенки. — Он никогда не был министром.
С таким же успехом он мог доказать, что Кравченко никогда не был ни архиереем, ни адмиралом.
Никто не прерывал адвоката, и лишь председатель Дюркгейм один раз выразил мнение, что Кравченко все-таки был «старшим инженером» треста.
— Новый Мессия родился не просто, — продолжал Брюгье, — но в шуме первой русской революции 1905 года. Он сказал нам, что отец его был революционер, что был арестован при царском режиме, но он никогда не уточнил, в каком именно концентрационном лагере он сидел в царской России!
