— Не так уж много времени прошло.
— Для меня словно века прошли. Я чувствую, что стал совсем другим. А что чувствуешь ты?
— Я думаю, что остался таким, как прежде.
— Ты бы сказал это в любом случае. Знаешь, Джейк, здесь, в горах, я стал ненавидеть свои прежние мысли. Когда оглядываешься назад, видишь, как мелочна та жизнь дома, нытье ни о чем, возня со своей никудышной поэзией. Противно вспоминать.
— Вот и не вспоминай.
— Трудно совсем позабыть об этом. Как чудесно, что в этом путешествии появилось время поразмыслить — как будто простирываешь свой ум. Ты тоже это чувствуешь?
— Вероятно, я даю уму передышку, Дик. Я израсходовал все свои мысли в тюрьме.
— Сейчас ты смеешься надо мной, — сказал я.
— Нет, я действительно так думаю.
— Тюрьма как-то изменила тебя, Джейк?
— Конечно.
— Как именно? Ты стал иначе смотреть на вещи?
— Там я увидел все яснее.
— Я не в состоянии это понять. Я бы сошел с ума. Мне бы хотелось проломить кому-нибудь голову.
— Это уже было сделано.
— Но, черт возьми, Джейк! Ты же понимаешь, что я хочу сказать. Прости.
— Это неважно.
Он улыбнулся, сидя по другую сторону костра, и я понял, что не сделал ему больно. Я хотел продолжить разговор.
— Расскажи мне о том парне, — попросил я.
— Тут особенно нечего рассказывать, — сказал Джейк. — Он был обычным парнем, каких миллионы, вот и все. Я ошибся, решив, что он другой.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы работали с ним какое-то время на ранчо. Да, Дик, и это тоже было в моей жизни, я не только плавал, боксировал и сидел в тюрьме!
— Хорошо было на ранчо?
— Да, просто здорово! Нам там нравилось.
Он рассмеялся, и я почувствовал, что никогда не смогу понять, как он мог убить человека, который был его другом.
— Мы не могли наговориться тогда, — продолжал Джейк, — у нас было множество идей. Несомненно, он был увлекающимся человеком. Одно время мы подумывали о том, чтобы податься в лепрозорий.
— Ничего себе!
— Это все молодость, не так ли? Он был молод. Я любил смотреть, как он возится с животными. Он инстинктивно знал, как им помочь, когда они заболевали. Знал, что нужно делать. И он любил лошадей. Ему бы понравилось это путешествие.
Было что-то жутковатое в том, как Джейк говорил о человеке, которого убил. Это казалось невозможным, нереальным. Он будто ничего не ощущал, как если бы годы страданий в тюрьме опустошили его душу.
— Не знаю, как ты мог это сделать, — сказал я.
— Сделать что? Ты хочешь сказать — убить его? Да, конечно, меня следовало за это повесить.
