Никакого следа.
Ни капли крови. Какой-то кошмар! Меньше чем через час должен начаться прогон. Что скажет он статистам, хористам, помощнику режиссера? Ведь все они должны увидеть картину побоища! И тем не менее вчера вечером, когда он уходил из Оперы, останки резни лежали на своих местах! Сцена бойни происходила на площадке в двенадцать метров длиной и восемь метров шириной.
Словно для того чтобы отвести сглаз, он измерил ее шагами, отбивая ритм овернскими сабо, с которыми не расставался с тех пор, как его назначили уполномоченным профсоюза. После этого назначения он вообразил себя театральным деятелем, значительным, громогласным, легко узнаваемым. При слове «Жилу» все, от рабочих до солистов, знали, о ком идет речь, и это очень облегчало его работу.
Вдруг в отдаленном «саду»[3] он заметил что-то черное, слабо поблескивающее при скудном рабочем освещении. Он приблизился. Все разрубленные на куски тела были там. Упакованы в пластмассовые мешки, снабженные этикетками. Опять эти ослицы постарались! Они даже не унесли свои вещи! Даже пару стоптанных башмаков оставили. Они что, инструкцию не читали, эти клячи! Наверняка они где-нибудь поблизости, пол еще влажный. Кипя от ярости, он прошел за сцену и направился к подсобке. Дверь оказалась закрытой изнутри. Плевать. Мощным ударом ноги он вышиб ее.
Иветта и Айша спали. Первой снилось, что ноги ее стали такими легкими, что можно было слегка подпрыгнуть, взмахнуть ресницами и полететь в воздушном потоке. Что до второй, то та была поглощена приготовлением кускуса. Не важно какого. Скажем, королевского, со всеми пряностями, с овощами и мясом. Только не со свининой! Но, каждый раз приподнимая крышку, чтобы вдохнуть аромат томящегося на медленном огне варева, она вынуждена была вынимать из котла человеческие ступни, кисти и головы, которые всплывали на поверхность ужасного томатного соуса с плавающими в нем среди горошин нута непонятными сгустками и комками.
Так что новый шок потряс Иветту меньше, чем Айшу. Старшая уборщица воспользовалась неустойчивым равновесием Жилу, который, онемев от дохнувшей на него черноты подсобки, запутался в собственных сабо, и выбежала. Инстинктивно, еще не сообразив, что произошло, она завопила:
– Убивают!
Айше повезло меньше. Сто двадцать килограммов заведующего постановочной частью обрушились на нее, опрокинув заодно и котел с кускусом. Вне себя от того, что испорчен ее рецепт, она так кусалась, царапалась и извивалась, что Жилу, ошеломленный таким отпором и болью, скатился с нее.
