— Граждане!—закричала она.— Где мы — в Америке или в России?
— Попрошу вас, сударыня,— сказал полицейский, как можно галантнее: на товарище Мейбл была такая
модная широкополая шляпа, и вообще она была молода и явно хороша собой.
— Я имею право говорить, и я буду говорить,— заявила она.
— Тогда вас придется арестовать, сударыня, а нам не хотелось бы этого.
— Или вы меня арестуете, или я буду говорить!
— Очень жаль, сударыня, но таков приказ. Вы арестованы.
Следующим на трибуне оказался товарищ Станкевич.
— Товарищи рабочие, мы собрались здесь для защиты своих прав...
Его тут же стащили с трибуны.
И вдруг — Неистовый Билл! Организация запретила ему выступать на митингах из-за его резких, несдержанных выпадов, и этому чистокровному, коренному пролетарию всегда приходилось торчать где-то в задних рядах! Но теперь было не до запретов, и Билл вскочил на шатающуюся трибуну.
— Мы что — рабы? — заорал он.— Мы что — собаки?
Однако полиция придерживалась именно этого мнения: Билла тут же сдернули с трибуны, а один из полицейских при этом так крутанул ему руку, что тот вскрикнул от боли.
Билла сменил на трибуне Джонни Эдж, тихий юноша, державший пачку литературы, которую он так и не выпустил из рук, несмотря на бесчинства полицейских. И тогда остался, остался только...
Бедный Джимми! Ему вовсе не хотелось быть арестованным, ему страшно становилось от одной мысли, что сейчас ему придется произнести речь, пусть даже такую короткую, как и все сегодняшние речи. Но ведь дело шло о чести, другого выхода не было. Он передал фонарь кому-то рядом и — взошел на эшафот.
— И это называется свободная страна! — крикнул он.— Где же у нас свобода слова?
Дебют Джимми как оратора на этом кончился: его дернули за полу пальто с такой силой, что трибуна жалобно затрещала и чуть не рухнула.
Арестованных было шестеро, полицейских — четверо, вокруг ревела от негодования толпа, готовая — кто ее знает!—перейти к действию. Но блюстители порядка, должно быть, предвидели такой исход. Один из них, дойдя до угла улицы, дал свисток. Через минуту послышался вой сирены и подкатил огромный полицейский фургон — Черная Мария. Толпа расступилась, и арестованных поодиночке впихнули в машину. Неистовый Билл, воспользовавшись своей относительной свободой, крикнул сквозь проволочную решетку фургона:
— Я протестую против этого посягательства на гражданские права! Я свободный американец...
Джимми—он стоял рядом с Биллом — вдруг почувствовал, как его отбросило в сторону. Мимо проскочил полицейский, и кулак его с чудовищной силой припечатал рот Неистового Билла; тот рухнул, как подкошенный. Фургон тронулся, заглушая визгом сирены негодующий гул толпы.
