Софья пожала плечами. Встала, встреченная новым взрывом аплодисментов, и пошла на эстраду к оркестру.
Пианист, маленький, пожилой польский еврей, похожий на разочарованную жизнью обезьяну, обнаружил некоторые познания в русском языке, на каком он и выразил «блестящей пани Зофье» свое восхищение, а также осведомился о тональности, в которой она привыкла петь. Романс оказался ему незнаком, и Софья в двух словах объяснила особенности аккомпанемента, после чего привычно, как в театре, подошла к краю эстрады, взяла дыхание и запела.
Это был романс Чайковского «Средь шумного бала», который очень любила Анна. Софья прежде не пела этой вещи, но вчера ей вздумалось ее, наконец, выучить, чем она и занималась прилежно около часа, сама не зная, что произвела такой переполох в гостинице. Романс прекрасно ложился на ее голос, позволяя демонстрировать всю красоту кантилены, и слова Софье нравились, что для нее всегда было не менее важным, чем музыка.
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты…
Допев до конца, Софья коротко поклонилась, обернулась к пианисту, чтобы поблагодарить за превосходное сопровождение, – и не услышала собственного голоса в поднявшейся буре аплодисментов. Хлопанье и крики неслись даже в открытые окна с улицы, где уже собралась приличная толпа. Софья, подбадриваемая месье Клоссеном, вынуждена была подойти к одному из окон, раскланяться и ловко поймать букетик фиалок и большую чайную розу, еще обрызганную водой и, видимо, только что купленную. Вернувшись на эстраду, Софья первым делом нашла глазами Мартемьянова.
Он сидел за столом, тяжело навалившись на него грудью, огромные кулаки были стиснуты на белой скатерти, глаза мутно, мрачно блестели из-под бровей, и Софья отчетливо поняла, что нужно уходить отсюда. Но в ресторане поднялся такой ажиотаж, что об этом нельзя было и думать. Молодые мужчины выстроились перед эстрадой, словно воинское подразделение, и наперебой умоляли «несравненную мадам Мартемьен» не покидать их в столь прекрасный вечер. Месье Клоссен кричал, что лично встанет на колени и будет умолять мадам Мартемьен осчастливить их еще и еще. Когда же в этом гвалте послышались и женские голоса, Софья поняла, что просто так ее не отпустят и нужно что-то придумать. С трудом дождавшись относительной тишины и призвав на помощь все свои познания во французском, она поблагодарила за великолепный прием, созналась, что очень утомлена сегодня, но из уважения к парижанам готова исполнить еще одну вещь. Но только одну, а потом просит извинить ее: она очень, очень устала!
