– Спасибо, Вадим, за совет, – Рита повернула к нему полыхнувшее жаром лицо. – Во всяком случае, я не использую его тебе во вред.
– Что ж, – криво улыбнулся Савелов, – коли так, прости меня за все. «За все, в чем был и не был виноват». Как умел, так и любил… Всегда буду помнить Платошку и тебя. Не поминайте и вы меня лихом…
– Ночь же за окном, Вадим, – сказала она сквозь слезы. – Куда ты теперь?
– Долг, – усмехнулся он и добавил с горечью: – Знать бы только – перед прошлым или перед будущим Отечеством мой долг…
– Ты сообщишь, куда тебе писать, звонить?..
Не ответив, он поцеловал ее руку и, подхватив чемодан, четким шагом направился к выходу. Прежде чем закрыть за собой дверь, будто подводя черту под их совместной жизнью, он оставил в прихожей свои ключи от квартиры. После его ухода Рита машинально погасила в столовой свет и распахнула балконную дверь. Под балконом, заливая переулок мертвенно-синим светом, раскачивался уличный фонарь. Разбойный ветер бросил ей под ноги охапку мокрых кленовых листьев. Скоро донесся звук заработавшего мотора. Когда красные габаритные огни, мигнув в последний раз, скрылись в переулке, Рита, зажав ладонью рвущийся из горла крик, упала на пол, на буро-коричневые пятна мокрых кленовых листьев, и зашлась в рыданиях.
* * *
Летели навстречу серой «Волге» московские улицы, пустынные площади и переулки. Бешеной скоростью Савелов пытался успокоить себя, но это плохо у него получалось. Вот и все… – с горечью думал он. Прав тот поэт, который написал: «…Разве в этом кто-то виноват, что с деревьев листья облетели…» Листья облетели… Господи, не помню имени того поэта, но он прав. Повторилась в мире неизбежность…
Сквозь ритмичную маету щеток, смахивающих с лобового стекла капли дождя и мокрые листья, перед ним вдруг снова возникло лицо Сарматова.
– Опять ты! – со злостью крикнул Савелов. – Сегодня я не звал тебя!
– Я пришел без твоего зова.
– Не верит она, что тебя больше нет…
– А ты сам веришь в это, Савелов?
– Для меня было бы лучше, чтобы ты был жив, а я остался там, за Гиндукушем.
– Опять кривишь душой, – усмехнулся Сарматов. – К тому же грех свой на земле ты еще не искупил.
– О чем ты?
– Помнишь зэка, того, что уплыл в Ледовитый океан на белой льдине, как черный крест?
– Помню…
– То навсегда твой крест, Савелов.
– Знаю… И всех ребят, погребенных под памирской лавиной, тоже на свою душу принимаю.
– А американца, которому ты не дал шанса доплыть до берега?..
– У меня не было выбора.
