— Да-да, и не раз, — скороговоркой пробормотал Синевусов. Он почувствовал, что не туда заехал со своими разговорами, и тут же взялся выворачивать руль. — Но, к делу. Мы с вами, Александр, целых два месяца знакомы хорошо и близко. Претензий к вам с нашей стороны нет, возвращайтесь в университет, учитесь, наверстывайте упущенное…
— Да что ж я в деканате скажу? Здравствуйте, я тут два месяца в КГБ просидел. Прошу вынужденный прогул считать болезнью. Вот — справка.
Два месяца я держал себя в руках, а тут прорвало. Если бы я знал, что мама ходила сюда, в этот дом, выписывала, а потом часами ждала пропуск, о чем-то их просила, приносила, наверное, какие-то передачи… Словно медленный вентилятор включился у меня за спиной и застучал лопастями, набирая обороты, замелькал серыми тенями. Остро и ясно я понял, до чего ненавижу Синевусова. Кажется, и он что-то почувствовал.
— Саша, Саша… Вы что? У нас же все так отлично складывалось. Мы же прекрасно понимали друг друга. — Его лоб мелко заблестел маслом. Он поелозил по лбу платком, но капли выступили снова. — Не надо волноваться. И в ректорате, и в деканате кого надо предупредили. Вам не станут задавать ненужных вопросов. Ну? Успокоились.
Синевусов налил мне воды.
— Выпейте. Это вы от волнения, — он осторожно засмеялся. — Все в порядке? Давайте покончим с формальностями. И расстанемся… друзьями.
Не знаю, как бы отнесся я к этим «формальностям», если бы он меня так не разозлил. Не знаю. Возможно, я подписал бы все, что он хотел. Лишь бы выйти из этого кабинета, из этого дома, лишь бы никогда больше не возвращаться в сырую и глухую тишину камеры. Возможно, мы расстались бы «друзьями». А потом встречались, время от времени — он задавал бы мне какие-то вопросы, а я, ну что, наверное, отвечал бы на его вопросы. Сказавший «А», всю жизнь будет говорить «Б». Не знаю, что бы я делал, если бы мы расстались «друзьями». Но невидимый вентилятор у меня за спиной уже во всю гнал длинные серые тени по стене кабинета. И стакана воды было недостаточно, чтобы остановить разошедшуюся машину. Тени бежали у меня перед глазами. Вентилятор шумел, назойливо и монотонно, до звона сгущая атмосферу в кабинете Синевусова. Оборот за оборотом он нагнетал ярость. В чем меряется ярость? В атмосферах? В паскалях? В миллиметрах ртутного столба?..
Он предупредил меня, что играть нам запрещается, а все документы, не найденные во время обыска, если такие обнаружатся, я обязан сдать на Владимирскую, 33. Ну, и молчать, молчать, не разглашать. Выпустили меня в тот же день. Но друзьями мы не остались. И вскоре я это почувствовал. Впрочем, не только я.
