Первой показалась женщина. Долго гремел умывальник, потом она позвала из палатки собаку и, не спуская с поводка, повела по клубящейся паром траве. Сука то весело путалась в ногах хозяйки, то, натягивая поводок, отбегала в сторону. Шалый слышал запах лайки издалека, хотя ветер почти улегся и воздух казался неподвижным.
Лайку снова привязали. Она притворно рычала, когда выходившие из палаток мужчины трепали шерсть на ее загривке, повизгивала, лизала их руки, каждым движением своим посылая новую волну приторно-острого запаха течки.
Шалый ждал.
После полудня рядом с кошарой прошли женщина и мужчина с молотками. Едва уйдя за холм, не сговариваясь, они тесно коснулись плечами.
Лайка выкопала углубление в песке и лежала в нем, далеко высунув перламутрово-розовый язык. Солнце заходило. Широкий, еще не растрескавшийся такыр серебрился сейчас, как большое озеро. Стемнело; в полумраке смутно белели очертания колодца, черными зернами виднелась вдалеке спящая на склоне отара. Сладкий запах висел над поляной. Лагерь, казалось, уснул; лишь цикады звенели в темноте. Едва показалась луна, пес завыл.
Он выл долго, стоя на холме.
Его призывный вой оставался без ответа. Шалый стал медленно спускаться вниз, то и дело замирая, снова поднимая морду.
За брезентом палатки слышалось тяжелое дыхание мужчин. Ветер едва шевелил не застегнутый полог. В тишине вдруг ясно послышалось повизгивание суки. Пес ответил ей.
— Он здесь, рядом, — раздался шепот.
— Видишь его?
— Нет. Но, кажется, он с той стороны, совсем близко.
Двое мужчин выбежали из палатки, у одного в руках чернело ружье.
— Зайди оттуда, вон он.
— Где?
— Да вон же!
Один бросился в сторону, но споткнулся о растяжку палатки.
— Черт, ты спугнул его.
Шалый отскочил назад. Теперь его большое, светлое, высвеченное луной тело было хорошо видно на черной траве. Мужчина поднял ружье.
— Стреляй в воздух, — сказал другой, — он больше не придет.
— Как бы не так, он весь день был здесь где-то.
Шалый бежал в темноту, когда мужчина выстрелил. В палатке завизжала собака.
— Попал? — спросил из палатки женский голос.
— Кажется, удрал.
— Да он не придет больше, — сказал второй.
— Разлет большой, так что дробь его достала, — сказал, не слушая, первый.
— Ничего с ним не сделается, — сказала женщина в палатке, она опустила с кровати руку и гладила лайку, — а напугать его надо было, да, Кальма, да?
— Жаль, если ты его ранил. Уж тогда надо было наверняка, — сказал тот, кто просил не стрелять. — Если ты его искалечил, он совсем озвереет.
