Итак, хотела ли Луиза бросить меня? И куда она хотела уйти? В Медельин или Беверли-Хиллз? Было ли еще где-нибудь место на земле, кроме Колумбии или моего дома, где бы эта птичка могла потреблять кокаин, не прилагая для этого никаких усилий? Черт, в Колумбии женщины, по крайней мере, доят лам или делают что-нибудь еще. Со строго наркотической точки зрения Луиза была одной из самых привилегированных женщин на свете, и она никуда бы не ушла, пока не нашла бы субъекта, способного обеспечить ей условия, к которым она привыкла.
Эта мысль напомнила мне кое о чем. Мне захотелось выпить.
Я прошмыгнул в крохотный уличный бар к северу от Кафедральной площади, встретил подозрительные взгляды клиентуры почтенного возраста диким и угрожающим выражением лица. Гельмут и Микки часто говорили на жаргоне испанских уголовников, и я выучился у них самопроизвольному акценту в стиле Брандо, которым следовало говорить, чтобы произвести глубокое впечатление на аудиторию. Точно так же, как любой осужденный полудурок покидал тюрьму в Соединенном Королевстве вполне оперившимся кокни, его иберийский собрат приходил домой в неприглядной робе и говорил по-испански как жертва паралича, — со ртом, набитым замороженными горошинами. Я заказал порцию анисовой водки и сосредоточился на разглядывании своей худобы в зеркале за стойкой бара, развлекался до тех пор, пока не представил себя в облике чертового Сильвестра Сталлоне, бормочущего свои слова как полковник Куртз. Тогда я понял, что способен производить впечатление на посетителей бара. Бармен был тучным парнем, нарочито любезным, но улыбка испарилась с его лица, когда я огласил свой заказ. Он смотрел мимо меня, ощупывая пальцем прыщик в складках своего горла.
— Чего он хочет? — обратился бармен к посетителям.
— Он спрашивает, где Кафедральная площадь, — отозвался подстриженный под полубокс пенсионер, не отрывая глаз от первого розыгрыша лотереи. — Скажи ему, что она в конце улицы.
Я взглянул на бармена, ожидая, что он передаст мне сообщение пенсионера, но тот раздул ноздри и удостоил меня лишь пренебрежительным кивком, что в данном случае следовало перевести как «Слышал, что тебе сказали?» или просто «Вон!».
На некоторых людей уголовный стаж не действует.
Я выпил свой стакан и оставил их заниматься лотереей из нумерованных шаров. Чувствуя головокружение, неустойчивость и расстройство, проковылял из бара в переулок, освещаемый электрическими фонарями. Что-то развязалось глубоко в моих кишках, мерцало и бурлило, воздействовало кислотой на мою толстую кишку, вызывало спазмы мышц и заставляло дрожать колени. Остановился на минуту, прижав лоб к прохладному стеклу витрины ателье, считая причиной боли последний стакан анисовой водки. Я ощущал зуд каждой по́рой, забитой сальными выделениями, переминался с ноги на ногу на грязной плите тротуара, ловил воздух слабыми вдохами жертвы незаметно подкравшегося сердечного удара, предпринимал вялые попытки не поддаваться панике, которая, в конце концов, одолела меня в этом темном, вонючем районе на краю земли. Отражаясь в витрине, я мог видеть полную абсурдность своего положения: двадцатисемилетний субъект, одинокий и дрожавший в переулке Кадиса, как наркоман с телевизионного экрана.
