Через большие окна — витрины хорошо был виден пустой зал «Аквариума» — дешевого придорожного кафе. Там, сидя за столом, мужественно боролся со сном охранник. Свою голову, словно Сизиф камень, он с большим трудом поднимал в вертикальное положение, пытался там ее закрепить, но тщетно — она снова скатывалась на грудь, где гордо красовалась нашивка «Security». Через какое — то мгновение все повторялось.
Уличные торговки, напялив на себя с десяток шерстяных колготок, и от этого похожие на полярников, тащили на рынок свои необъятные сумки с товаром. Город, погрузившись на какой- то час в обморочное состояние полусна, вновь пробуждался.
Автостоянка располагалась в десяти минутах ходьбы от дома, где снимал комнату Корнеев. Там по «доброте душевной» знакомый сторож Федор Иванович разрешал в одном из пустующих боксов парковать видавший виды «жигуленок» Николая. Материальный эквивалент «доброты душевной» чаще всего выражался в бутылке водки и нехитрой закуске. Причем «плата» эта взималась не по количеству дней, которые машина провела на стоянке, а по факту появления владельца. «Семерка» могла неделями пылиться в боксе без оплаты, и дядя Федор (так его звал Корнеев) не промолвит ни слова. Но ни в коем случае нельзя было сдавать машину под охрану без пузыря. Обидится крепко.
Федор Иванович был из тех счастливчиков, которые уволились еще из Советской Армии и успели немного пожить на достойную пенсию. Но после «торжества демократии» бывшему командиру мотострелкового полка пришлось осваивать «смежную» профессию сторожа и донашивать остатки своей военной формы. Он носил брюки с красным кантом и неизменно в любую погоду, даже в мороз, выцветшую полевую фуражку старого образца с треснувшим пластмассовым козырьком. Из — под его стеганой фуфайки виднелась старого образца еще зеленая офицерская рубашка. Корнеев как — то предложил Федору Ивановичу почти новый камуфляж, но тот решительно отказался: «В наше время такую форму «натовцы» носили. Я уж свою, родную донашивать буду».
Пил дядя Федор безмерно, но это как раз и была его мера. Впрочем, под крепким градусом он удивительным образом сохранял способность к логическому мышлению и, что самое главное, «нес боевое дежурство» еще более бдительно. А так как перегаром от него разило постоянно, никто не мог определить, сколько огненной жидкости он влил в себя за время дежурства. Только Корнеев по цвету носа и степени замедления речи дяди Федора мог приблизительно определить: первую бутылку тот начал или уже вторую добивает.
