На него упала тень.
— В чем дело, Эдди? Куда ты собрался? Скажи мне!
— Я не могу сказать тебе.
Она стояла, глядя на него в замешательстве, не зная, что сказать и что предпринять. Мысль просто запихнуть его в шкаф, а затем прижать дверцу собственной спиной, пока не пройдет его безумие, пронзила ее мозг, но она не могла заставить себя сделать это, хотя вообще-то могла: она была на три дюйма выше Эдди и на сто фунтов перевешивала его. Она не могла придумать, что сделать или сказать, потому что такое было ему совершенно несвойственно. Она бы испугалась не больше, если бы, войдя в комнату, где стоит телевизор, увидела, что их новый с большим экраном телик летает по воздуху.
— Ты не можешь ехать, — услышала она сама себя. — Ты обещал достать мне автограф Аль Пасино. Это был абсурд — бог тому свидетель, но даже абсурд здесь был лучше, чем ничего.
— Ты его получишь, — сказал Эдди. — Тебе придется самой привезти Пасино.
О, это был новый кошмар — как уместить такое в ее бедной голове. Она издала слабый крик:
— Я не могу — я никогда…
— Тебе придется, — сказал он. Теперь он изучал свои ботинки. — Здесь не хватает одного.
— Мне не годится ни одно платье! Они слишком жмут в груди!
— Пусть Долорес выбросит одно из них, — сказал он беспощадно. Он бросил назад две пары ботинок, нашел пустую коробку из-под обуви и запихнул в нее третью пару. Хорошие черные ботинки, вполне еще годные, но для работы выглядят слишком потертыми. Когда вы ради куска хлеба возите богатых людей по Нью-Йорку, причем многие из них — известные богатые люди, все должно выглядеть на уровне. Эти ботинки уже не смотрелись, но он подумал, что они пригодятся там, куда собрался. Для всего того, что он, возможно, должен будет сделать, когда доберется туда. Может быть, Ричи Тозиер…
Но потом наступила чернота, рот его закрылся сам собой. Эдди панически осознал, что, упаковав всю чертову аптеку, он оставил самую важную вещь: свой аспиратор — там, внизу, на шкафчике со стереосистемой.
Он опустил крышку чемодана и закрыл его на замок. Он посмотрел вокруг, на Миру, которая стояла в коридоре, прижав руку к толстой короткой шее, как будто у нее был приступ астмы. Она уставилась на него, на лице у нее был страх и ужас, и он, быть может, пожалел бы ее, если бы у него самого не наполнял бы сердце ужас.
— Что случилось, Эдди? Кто это был на телефоне? У тебя беда? Да? Какая у тебя беда?
Он подошел к ней, с сумкой на молнии в одной руке и чемоданом в другой, стоя теперь более или менее прямо, потому что в руках был приблизительно равный вес. Она загораживала проход на лестницу, и он подумал было, что она не отойдет. Но когда лицо его чуть не врезалось в мягкую засаду из ее грудей, она отступила… в страхе. Когда он миновал ее, она разрыдалась несчастными слезами.
