В доме были еще два приказчика, много лет служившие; одному он велел отдать старые счеты, другому — весы, которые сам всегда употреблял. Пока не вскрыли завещания, все были полны надежд, с нетерпением ждали, когда же его прочтут. И вдруг — ничего, денег-то ни одного моммэ никому не завещал. Все были глубоко разочарованы. «Как, такой богатый родич, и ни одному из нас не помог деньгами!» Слезы, которые проливали родственники, тут же высохли, все покинули дом и вернулись в свои села. Но ведь те деньги — тысячу семьсот кан он копил собственной бережливостью и накопил столько за одну свою жизнь, так разве он обязан был раздавать их по родственникам, пусть бы весь его род этого от него ждал. Сам Кускэ, пока жив был, ни разу не надевал шелков, свидетельством тому перечень тех подарков. Сорока двух лет, когда год для него был несчастливый, он впервые купил шелковую набедренную повязку, да так ни разу не надел, осталась она совсем чистенькой. А носил старик только то, что было записано в завещании, и ничего более. 3а пояс затыкал короткий кинжал без чашки со скорлупкой грецкого ореха вместо мэнуки, с рукояткой, обмотанной вистарией.[90] У кошелька из дубленой кожи в поперечную складку — нэцкэ из оленьего рога.[91] Шкатулка инро — лаковая, без рисунка из Нагато, вот и все, других парадных украшений не имел.
Сын решил, что не подобает следовать завещанию, и, нарушив волю покойного отца, роздал деньги родным и даже приказчикам. Все обрадовались: «Сердце у юноши не такое, как у его родителя». Снова стали нахаживать к нему в дом. Он вел торговлю по-прежнему, но однажды кто-то заманил его в селение по названию Ниодо у подножья горы Тономинэ, где был тайный притон мальчиков-актеров из Киото и Осака. Он пристрастился ходить туда, пустился по обоим путям любви, распутничал в веселом квартале Кацудзи в Нара, но вскоре и это ему надоело, стал домогаться через высоких куртизанок знаменитой Вакоку Морокоси из Киото, конца не было похождениям. Огорченная мать вызвала из деревни Тоити прекрасную лицом девушку, женила сына, но раз глаза привыкли к красотам квартала любви, унять его не удалось. Мать тревожилась все более и наконец умерла. После некому было его попрекать, он бросил все дела, круглый год проводил в разгуле. Тогда даже самые младшие слуги перестали выполнять свои обязанности, служили не так, как встарь. Ну хозяева все же, как-никак супруги, породили троих сыновей, беспокоиться о наследниках было нечего. А Куноскэ от вина и разврата совсем здоровье извел, через восемь-девять лет тело уж отказывалось ему служить, и в тридцать четыре года он внезапно умер. Поразились все, но делать нечего, проводили его в путь к нездешним полям. Куноскэ сам знал свое состояние и заранее написал завещание, а приказчики собрались на тайное совещание и добросердечно порешили: «Сыновья еще молоды, могут ли они обеспечить свое будущее? Возьмем деньги на хранение, а когда мальчики вырастут — вернем». «Вот заботливые люди», — растрогались тамошние жители. А вскрыли завещание, посмотрели и руками всплеснули, да и было от чего: наличный капитал, все тысячу семьсот кан Куноскэ растратил, завещание состояло из записей долгов. Интерес приказчиков сразу же остыл. «У Идзуцу Китисабуро в Киото занял двести пятьдесят рё в кобанах. Случилась у меня, когда я был в дурном месте, неожиданная нужда в деньгах, я взял взаймы и тем смыл стыд, так что это долг чести. Его поручаю уплатить старшему сыну Кутаро, когда он вырастет и много наживет. Разгул в Дотомбори в Осака остался неоплаченным. Итоги счетам подведены здесь, поручаю уплатить Кудзиро. Кое-что я купил в рассрочку, всего на тридцать кан, это пусть понемногу уплатит Кусабуро, когда сможет. Дом, усадьбу и утварь отдать за долги, которые я сделал. Что же касается похорон — пусть оплатит вдова. Таково мое завещание».
