— Видишь ли, Сам, — заговорил он мягким, примирительным тоном, — я тебя понимаю. Что-то, по-видимому, заставляет тебя хранить тайну…
— Придет время, и я открою тебе эту тайну!
— Что-то заставило тебя остаться здесь. Нести бремя одиночества годами…
— Да, но пока я тебе не скажу, сколько именно лет!
— Это одиночество измучило тебя, ожесточило. Ты травмирован. Но почему ты выплескиваешь свои отрицательные эмоции на меня? Ведь в твоих несчастьях нет моей вины, да и зла я тебе не желаю. Наоборот, предлагаю дружбу.
— Только мне нужна не твоя дружба, а твоя ненависть! — с необъяснимым запалом произнес Сам. — И вместо того, чтобы тебя ублажать, я прямо заявляю: ты больше никогда не обнимешь свою Диану. Никогда, никогда!
Его последние слова прозвучали столь уверенно, что внезапно Тано увидел свое будущее в ином свете. В конце концов, его судьба действительно целиком зависит от этого человека. По всей вероятности, толстяк именно на это намекал.
— Утром я заходил на продуктовый склад, Сам, — медленно сказал Тано. — Там почти пусто.
— Я перенес все в другое место.
— Зачем?
— Чтобы твоя жизнь оставалась в моей власти!
— Опять врешь, — вздохнул Тано. — Если ты вообще переносил что-то, это случилось задолго до моего появления. Полки на складе покрыты слоем пыли.
— Но ведь вчера вечером ты понял, что я давно тебя жду.
Подумав пару секунд, Тано смиренно пожал плечами:
— Возможно. Всему человечеству было известно, что строятся звездолеты. В отличие от вас, мы этого не скрывали. И наш маршрут сюда был известен с самого начала… Но я не упрекаю тебя, Сам. Продукты у тебя, по-видимому, иссякают, в таком случае ты вправе оставить их для себя одного.
— Но ты можешь попробовать их отнять! — Сама сотрясал сардонический смех. — Ты молодой, намного сильнее меня, и тебе ничего не стоит узнать, куда я их спрятал. Даже пытки можно пустить в ход. Страшные, жестокие пытки! К примеру, резать меня тупым ножом, или душить медленно-медленно, или ломать конечности одну за другой, или…
— Хватит! — Тано были противны не столько его слова, сколько нарочитое, едва ли не мазохистское наслаждение, с которым он их произносил. — У меня нет никакого желания отнимать у тебя что бы то ни было!
— Даже если будешь умирать от голода?
— Да! Если не хватит обоим, значит, будешь жить ты. Это справедливо.
— «Справедливо»! Но кто ты такой, черт возьми, чтобы судить о справедливости? И ведь ни разу не сказал: «Я молод, а ты стар; у меня есть моя Диана, а ты одинок. И поэтому…»
