— Потрясающая нелепость… — пробормотал он, скорее озадаченный, чем сердитый.
Остановившись, он чуть не влетел в спрятавшуюся за его спиной флегмаду. Все понятно — это ее он коснулся совсем недавно. С неприязнью дал ей пинка, и она начала удаляться куда-то, провисшая и бесформенная, словно огромный трухлявый мешок. Тано устремил взгляд к пролому: именно в тот самый момент, когда он выходил оттуда вместе с роботами, с ним и произошла — вернее, чуть не произошла — беда. Он осторожно приблизился к оскаленной пасти пролома. Надо немедленно вернуться в звездолет, посаженный с другой стороны горной цепи, но Тано опасался нового камнепада. И все же пошел в том направлении, инстинктивно закрыв голову руками.
И тогда:
— Эй!
Это был человеческий голос!
Ошарашенный абсурдностью происходящего, Тано с трудом нашел силы обернуться. Ему навстречу, пошатываясь, прихрамывая, отплевываясь и суетясь, шел какой-то кошмарно толстый старик. Щеки его, отвисшие чуть ли не до шеи, тряслись при ходьбе. Одет он был в темно-зеленую робу, которая грозила лопнуть на тучном теле. Брюки врезались в ляжки, рубаха, расстегнутая наполовину, открывала грудь — морщинистую, безволосую, перекатывающуюся волнообразно при каждом его шаге и усеянную мелкими капельками пота.
— Ты кто? — прохрипел Тано, едва старик остановился.
Тот выудил из закатанного рукава рубахи клетчатый платок и начал вытирать сначала грудь, потом лицо. Надо сказать, вблизи незнакомец не выглядел таким старым. Правда, кожа у него была морщинистая, а волосы совсем седые и такие жидкие, что сквозь них просвечивал розоватый череп, зато взгляд — хотя глаза и утопали в жировых складках — оставался ясным и живым.
— Зови меня Сам,[2] — тщательно отерев правую руку, он протянул ее Тано. Тот пожал руку, все еще не веря в реальность происходящего. — Да-да, с полным правом можешь называть меня Сам. Потому что я действительно один, совершенно один на этой яловой планете. Яловой.
— Но как ты сюда попал? Когда прилетел? На чем? — Тано задавал свои вопросы скороговоркой, словно Сам в любую минуту мог исчезнуть, испариться… что, в конце концов, было бы гораздо менее удивительно, чем его присутствие.
Тот, однако, не исчез. Наоборот, захихикал, причем неожиданно тоненько, с плотно сжатыми губами, в уголках которых выступила слюна.
— А как тебе хочется, чтобы я прилетел? Верхом на ядре, словно барон Мюнхгаузен? — Его смешок почти сорвался в крик. — Или размахивая оперенными восковыми крыльями, как Икар? Или на ковре-самолете?
