По пути я сбросил гимнастёрку и остался в голубой майке космодесантника, а если копнуть глубже, то десантника ВДВ. В таком виде я и влетел во второе пулемётное гнездо и вскоре открыл огонь из ручного пулемёта Дегтярёва. Тот работал, как швейная машинка, но теперь я стрелял уже ориентируясь на картинку, которая выдавалась на мои круглые очки. Когда я общался с беженцами, то снимал их. Моя вторая позиция также была быстро обнаружена и миномётчики принялись обстреливать её с неприятной меткостью. Через три минуты во мне уже застряло несколько небольших осколков. Боли я не чувствовал. Под прикрытием миномётного огня, фашисты подобрались ко мне на расстояние в сотню метров. Вот и настало время взять в руки два пистолета "ТТ", чтобы опять-таки убивать только тех фашистов, которые должны были умереть именно сегодня. Передвигаясь с места на место, ныряя и делая кувырки, я расстрелял по три обоймы из каждого и отбросил их. В это время в меня угодило ещё множество пуль. Вот теперь я почувствовал себя не здорово и сходу влетел в третье неказистое укрытие, чтобы взять себе там небольшой тайм-аут, перевести дух, немного подлечиться и уничтожить очки.
Оберштурмфюрер Фрайтаг лично возглавлял атаку. Увидев, что я весь изранен и отбросил пистолеты, он приказал не стрелять и взять меня живым во что бы то ни стало. Он уже сообразил, что я являюсь ценным экспонатом для его дяди, сотрудника "Ананербе" и понял, что таким образом может купить билет с Восточного фронта в фатерлянд. В эту атаку на меня бросились одни только эсэсовцы и всего три гестаповца из двенадцати. Всех остальных я, точно следуя легенде боя, написанной для меня Энорадом, уже ликвидировал. Полежав три минуты, я достал из голенищ своих надраенных хромачей два ножа разведчика, рывком вскочил на ноги и сам бросился в атаку. Эсэсовцы навалились на меня всем скопом и мои руки замелькали, как крылья ветряной мельницы во время урагана. Удары я наносил по ним просто чудовищной силы, вонзая нож разведчика в грудную клетку чуть ли не на всю длину и вспарывая её, как консервную банку, только намного быстрее. Последнюю точку в этом моём поединке с эсэсовцами поставил Француз, который с такой дикой силой долбанул меня по голове прикладом своего пятикилограммового "Машиненкарабинера", что тот превратился в щепу.
Этот удар меня изрядно оглушил, но не вырубил, а поскольку я уже сделал всё, что от меня требовалось, то с утробным звуком свалился на склон горы и притворился оглушенным. Стрельба стихла, но зато громко раздавались крики раненых, которые требовали санитара. Мне он не был нужен. Дитрих Фрайтаг ударом носка сапога выбил из моих рук окровавленные ножи и приказал перевернуть меня. Я лежал перед ним гладко выбритый, пахнущий одеколоном "Кёльнишевассер", спокойный и невозмутимый, можно сказать совершенно безмятежный, если бы не три глубоких "пореза" от пуль на голове, которые лишь слегка кровоточили и куча дырок в моём теле. Всего в меня угодило тридцать девять пуль, но треть из них прошла по касательной и лёгкие уцелели. Поэтому моё дыхание было пусть тихим, но спокойным. Глядя на меня гестаповец потрясённо произнёс:
