— Так тот молодой человек, которого вчера намеревались сжечь на костре, был вашим сыном? — спросила королева.
— Да, это был мой сын.
— И вы не сказали об этом королю, вы не просили его о помиловании? — изумилась королева.
— Если бы я только сделал это, то мой сын безвозвратно погиб бы! Ведь вам отлично известно, что король крайне гордится своею беспристрастностью и своею… добродетелью! О, если бы он знал, что Томас — мой сын, он сам осудил бы его на смерть, чтобы доказать народу, что Генрих Восьмой повсюду находит виновных и карает преступников, чье бы имя они ни носили и кто бы ни просил за них! Даже и ваши мольбы не смягчили бы короля, так как первосвященник английской церкви никогда не простил бы того, что этот бедный молодой человек — незаконный сын своего отца, что он не в праве носить его имя, что его мать — жена другого, которого мой Томас должен называть своим отцом!
— Бедный Гейвуд! — сострадательно произнесла королева. — Да, теперь я понимаю вас! Король ни в коем случае не простил бы этого, и если бы он только знал, то ваш сын наверное погиб бы на эшафоте!
— Вы спасли его, ваше величество! — воскликнул шут. — Теперь вы верите, что я вечно буду благодарен вам?
— Да, верю! — с приветливой улыбкой сказала королева, протягивая ему руку для поцелуя. — Я верю вам и принимаю вашу службу!
— И вы будете нуждаться в ней, ваше величество, так как грозовые тучи собираются над вашей головой и вот-вот заблестят молнии и загрохочет гром.
— О, я не боюсь этого! У меня крепкие нервы! — улыбаясь возразила королева. — С наступлением грозы природа лишь оживает, и я всегда видела, что после грозы сияет солнце.
— Вы храбры! — грустно сказал Гейвуд.
— Это оттого, что я не знаю за собой никакой вины!
— Но ваши враги сочинят для вас вину! Ах, когда нужно оклеветать ближнего и погубить его, люди становятся поэтами!
— Но вы сами сказали, что поэты — безумцы, и что их нужно всех повесить на одном суку, — смеясь, произнесла королева. — Отлично, мы поступим с клеветниками так, как следует поступать с поэтами, вот и все!
— Нет, это еще далеко не все! — энергично воскликнул Гейвуд. — Ведь клеветники походят на дождевых червей. Их режут на куски, но этим отнюдь не умерщвляют их, а, напротив, умножают и каждого наделяют несколькими головами.
— Но в чем же меня обвиняют? — нетерпеливо воскликнула Екатерина. — Разве моя жизнь не открыта для всех? Разве я когда бы то ни было старалась иметь какую-либо тайну? Разве мое сердце — не хрустальный дворец, в который может заглянуть каждый, заглянуть и убедиться, что в нем совершенно бесплодная почва и что в нем не растет ни единого, даже самого жалкого растеньица?
