Граф Иосиф Венцель Радецкий — известная историческая личность — вполне охарактеризован одним из его современников, по словам которого, «Радецкий — великий ловец перед Господом, он гонит перед собой народы, как ловец гонит дичь». Слуги были подобны господину. Офицеры тирана Радецкого были бичом Италии: нередко случалось, что кроатские и богемские начальники отрядов публично избивали на улицах женщин и детей или всаживали кинжал в бок мирному прохожему.
Аврора Вертелли пользовалась особенным покровительством австрийской полиции. Не известно, за какие заслуги перед государством «прекрасная Аврора», как ее называли, пользовалась особым расположением завоевателей. Итальянцев редко можно было встретить в казино, да и то только находившихся на службе у австрийцев и заискивавших перед прекрасней Авророй. Этих ренегатов соотечественники называли «иудами».
В ночь с 15-го на 16-е марта в «Казино» было слишком оживленно, и ни сама Аврора, ни старый майор Бартоломео Ватто, старый друг дома, по собственной охоте надзиравший за молодыми офицерами, не могли успокоить общего волнения.
— Как идут дела в Рене, лейтенант Паски? — спросил молодой офицер только что вошедшего товарища.— Беспорядки продолжаются?
— Я думаю,— живо ответил тот,— мерзавцы скоро опамятуются!
— Хорошо, если бы император распорядился построже,— заметил другой.
— Чернь ничего не добьется!
— А пушками можно убедить кого угодно!
— Господа,— сказал пожилой офицер, подходя к молодежи,— мне кажется, что дело это нешуточное.
— Почему? Что случилось?
— Император согласился на уступки…
— Но это позор!
— Хотят уничтожить цензуру…
— Тем лучше — в газетах можно будет все печатать свободно…
— Новый закон о печати, говорят, весьма либерален…
— Пуля и веревка — вот лучшие законы!
— Кроме того, будут созваны депутаты и германского и ломбардо-венецианского королевств…
Тут раздался такой взрыв негодования, что говоривший замолк, а родовитый австрийский дворянин, Герман фон Кирхштейн, горячо воскликнул:
— Господа! Император может делать все, что ему угодно, но и мы поступим по-своему, и если Италия только шевельнется, мы раздавим ее!
И как бы иллюстрируя свои слова, Кирхштейн раздавил стакан, из которого он только что пил вино, подвергая свою грубую руку опасности быть изрезанной осколками.
— Браво!-закричали офицеры.
Граф Герман фон Кирхштейн огляделся и продолжал:
— Вчера я снова имел случай показать миланцам, кто здесь господин…
— Расскажите, граф, расскажите,— раздалось со всех сторон.
