§ 31. К проблеме высвобождения прошлого: в пределе абстракция полной реализации (или полного действия); но полная реализация даже малого невозможна, возможна лишь символизация ее чистой возможности. То есть реализация невозможна при жизни. Тогда высвобождения прошлого можно рассматривать в терминах смертной завершенности. То есть амплификации того, что было лишь исчезающе малыми флуктуациями. Иначе как случиться мысли впереди нас?! Смерть формы или вида есть прекращение онтогенеза определенного рода. А живая форма пожирает все больший ареал среды (обменивается деятельностью) и «выдает» все больший порядок, понижая окружающую энтропию и тому подобное. Эти энергетические или термодинамические метафоры обладают определенным удобством. Их можно продолжить и так: новый порядок, следовательно, только из амплификации беспорядочного фона предшествующего порядка. Обращение к беспорядку (нет непрерывности) и убивает предшествующую форму, то есть полностью реализует ее, превращая в вымерший вид. То есть в то, чего нет нормально в сфере нашего понимания и что мы должны реконструировать. Тела-то, «физика» смертны, а раз мы понимаем телом (до всяких ментальных, сознанием и волей контролируемых состояний видения мы уже работаем и действуем нашим экспериментально-культурным телом, наводящим многое в нашем видении), то нет единого, себе тождественного и универсального чистого понимания, чистого духа, вольно парящего независимо от пространства и времени (а без понимания есть не знания, а вещи). В этом смысле мышление Маркса (или то, как мы его поняли в 50-х годах) было исторически первым серьезным мышлением без Бога — не в смысле дешевого атеизма, а в смысле отсутствия в основах научного мышления посылок и постулатов, общих с теологически- абсолютистскими образцами, то есть с логическим пространством квазирелигиозного концепта сверхмощного божественного интеллекта и обнимаемого им статичного мира натура натурата, с предварительно предположенным порядком (базовые абстракции «хаоса» и «порядка» должны, следовательно, вводиться нами иначе).
§ 32. Из автономии «машин времени» мы черпаем неэнтропию и этими же актами повышаем энтропию, поскольку производим изменения, имеющие ненамеренные и необратимые последствия. Перестройка машин и так до бесконечности [в континууме со-бытия, то есть события знания как понимаемого обстоя- ния дел в мире, со-бытийствующего «в настоящем» со многими другими «понимательными точками» и с моей, со мной (в этом смысле вечное настоящее)]. Сдвиг («обращение»). На сдвиг нужна сила. Силу порождает создаваемая машина. Но на создание машины тоже нужна сила. Как же быть? («Машины времени» — ноогенные машины, то есть дающие, как природа, думать, дающие нечто для мысли). Эту ноогенную машину можно называть и «произведением», «порождающим артефактом», «opera operans». Во временной «сумке» отсроченного действия, которую я рисую, мы должны, следовательно, расположить машину времени, «ноогенную машину». Это, так сказать, в сумке с несомкнутым верхом и видимости прямого (абсолютного) контакта (он затем у нас сомк- нется в смысле недоступности того, что внутри) внешнему наблюдению, которое прямо видит воздействие объекта (удваивая мир). Хотя в действительности вовсе не он действует, а «локально» (в удвоенном мире можно перенести и требовать симметрии действия; но есть ли переносимое?) В ней и помещается экстатическая машина, «opera operans».
