— Ты сказала что-то?
Тони подняла руку, показала ему на дерево и сказала:
— Птица.
Гартман посмотрел на дерево.
— Это та певунья или другая? Конечно, конечно! — откликнулся Гартман с чрезмерным подъемом, хотя для его уверенности не было оснований.
Тони склонила голову на левое плечо и подумала: «Сидит себе маленькое существо, спрятавшись на дереве, а голос его трогает сердце».
Сцепив пальцы рук, Гартман смотрел на Тони, которая сидела, склонив голову. Плечи ее были скрыты от него, но два белоснежных пятнышка сверкали из просветов платья там, где оно сдвинулось, обнажив кожу плеча. «Теперь, — сказал Гартман самому себе, — посмотрим на другое плечо». И, не отдавая себе в этом отчета, постучал пальцами по столу.
Кельнер услышал и подошел. А раз уж тот подошел, Гартман достал кошелек, заплатил за ужин и дал чаевые. Кельнер склонился в поклоне и поблагодарил в выражениях, явно преувеличенных, то ли потому, что был пьян, то ли потому, что чаевые были щедры.
Ужин был хорош и обошелся Гартману дешевле, чем он предполагал. В состоянии полного благодушия заказал он четверть бутылки коньяка для себя и сладкий ликер для Тони. Достал из кармана сигару, обрезал ее ножиком, вытащил портсигар и протянул Тони сигарету. Сидели они друг против друга, и дым поднимался над ними и перемешивался. Сверху светили маленькие фонари, а над фонарями — звезды на небосводе. Тони отгоняла дым сигареты рукой и безмятежно курила. Взглянув на нее, Гартман сказал:
— Послушай-ка, Тони…
Тони подняла на него глаза. Гартман положил сигару и сказал:
— Снился мне сон.
— Сон? — Тони смежила веки, как во сне.
— Ты слушаешь? — спросил Гартман.
Тони открыла глаза, взглянула на него и закрыла их снова. Сказал Гартман:
— Не знаю, когда снился мне этот сон, вчера или позавчера, но я помню его во всех подробностях, как будто я и сейчас во сне. Ты слушаешь, Тони?
Тони кивнула. Сказал Гартман:
— Во сне я находился в Берлине. Пришел Зисенштайн проведать меня. Ведь ты знакома с Зисенштайном? В те дни он только вернулся из Африки. Я рад ему всякий раз, когда он навещает меня — он приносит с собой запах дальних пространств, о которых я мечтал в детстве. Но в тот день я не радовался. Быть может потому, что появился он утром, в то время, когда я люблю оставаться наедине с собой, или потому, что во сне мы не всегда рады тем, кому рады наяву.
И еще другой пришел с ним, молодой человек, который стал мне ненавистен как только вошел. Он вел себя так, как если бы разделял с Зисенштайном невзгоды всех его странствий. Из уважения к Зисенштайну я был любезен с его спутником…
