— Я рисовала только эту фигуру, карикатуру на самое себя, но остальное дорисовано, и притом человеком, который не умеет рисовать.
— Вы написали эту надпись?
Тон был ровный, какой-то монотонный и холодный. У меня в голове мелькнула мысль — что скрывается за неподвижной маской на лице сержанта?
— Нет! Она написана, очевидно, тем же, кто дорисовал фон, пожар и трупы.
— Садитесь и напишите быстро, не раздумывая, эту же фразу.
— Я эту фразу писать не буду!
— Почему? Разве вы ей не сочувствуете?
— Я ей не сочувствую, и, кроме того, она, написанная моей рукой, может быть впоследствии употреблена против меня.
— Остроумно. Тогда напишите любую фразу, которая придет вам в голову.
Я присела и на клочке бумаги написала: «Югославия, Белград, 18 мая».
— Что это значит?
— Это дата, когда западные аэропланы бомбами уничтожили 27.000 жизней нашего города.
— Хм…
Зильбер долго сравнивал почерк на карикатуре и то, что написала я. Не поднимая головы, он протянул руку к рамке со звездой и подвинул ее ко мне поближе. Так же не глядя, он задал вопрос:
— Вы принадлежали к партии национал-социалистов?
— Никогда и ни к какой партии я не принадлежала. Кроме того, я не немка.
— Вы носили немецкую форму?
— Я ее ношу и сейчас.
— Почему?
— Раньше потому, что я пошла бы хоть с чортом, но против коммунизма. Теперь потому, что не считаю достойным сбросить ее в беде.
— Вы любили генерала Дражу Михайловича?
— Не понимаю вашего вопроса.
— Ну… вы принадлежите к его последователям?
— Да!
— Нарисуйте на этой же бумаге, быстро, не задумываясь, забор, дома, пожар и тела людей.
Я нарисовала.
Опять сравнение, рассматривание. Наконец, сержант Зильбер встал и нажал на кнопку звонка. Вошел «моська».
— Отведи ее обратно! — И, повернувшись ко мне, добавил: — Как видите, мы стараемся быть справедливыми. Я убедился, что не вы рисовали эти глупости и писали гнусную фразу. Можете идти!
На этот раз это было все, но мне пришлось еще встретиться с Зильбером и отвечать на его вопросы.
* * *
Приближалось Рождество. Вялые, исхудавшие, вечно мерзнущие, мы мало думали о праздниках. Горох в нашем обиходе сменило нечто еще худшее — гнилая вонючая кислая капуста, отваренная в воде, без всякой заправки. Начались заболевания. Женский барак был молчаливым, сумрачным. Так же выглядели и мужчины. Большинство из них, одни — желая сберечь свои костюмы или формы, другие потому, что у них не было ничего теплого, были одеты в голубые шинели бывших французских военнопленных, когда-то живших в этом же лагере, или в ярко, изумрудно зеленые, с желтыми буквами «С. С. С. Р.» на спине, шинели, в которые были одеты русские военнопленные.
