Кто-то громко взвизгнул. Двое кинулись к сержанту: "Убьют тута, как бог свят, убьют!" Остальные молча спрыгнули в траншею.
— Поясняю для новеньких, — сержант сделал паузу, пережидая разрыв, — сюда снаряды не долетают. Но на случай какого шального — сидеть в окопе и не высовываться всё время обстрела. Ясно?
Акулина стояла как вкопанная — где-то там, под этими жуткими разрывами, под пулями, в такой же холодной и мокрой траншее был сейчас её Тимофей.
— Господи, спаси и помилуй раба твоего Тимофея, Господи спаси и помилуй…
Акулина молча спустилась в траншею и начала копать. Мокрая земля тяжелыми комьями липла к лопате.
"Землица, сколько её Тимофей перепахал, она должна помочь, спасти его в страшную минуту," — мысли Акулины постепенно стали успокаиваться и она, продолжая выкидывать на бруствер тяжелые комья мокрой земли, повернула голову к соседке:
— В рост надо рыть, може наших мужиков спасаем. Да хучь и чужих. Може и наших кто побережет, — но соседка не очень-то махала лопатой.
— Не зыркай на меня. Я тута вторую неделю. Надорвалась вся. Что спина, что низ живота, поди уж и не видать мне деток.
— Не жалься, Мотька! Не вернутся мужики живыми, от святого духа щёль, родишь? Соседка по другую руку от Акулины воткнула лопату в землю и облокотилась на черенок подбородком, отдыхая.
— Бабоньки, бабоньки, перекур объявлю всем. Вместях отдыхать будем, — сержант стоял крайним и вместе со всеми орудовал лопатой. И только тут Акулина заметила, что в том месте на галифе, где должно быть колено расползалось бурое пятно. Она распрямилась, выгнула занемевшие шею и плечи, глубоко вздохнула и как у себя на картошке продолжала копать. Пот заливал глаза. Спины она уже не чувствовала. А сержант все не объявлял перекур.
— Иван Федорович, очумел, щёль? Побойся бога.
— Бабоньки, рядом долбють, слыш — автоматные очереди доносятся. Негде будет мужикам зацепиться. Войдут немцы в деревню. Попробуй их оттуль выкурить.
Какое-то время все копали молча. Потом услыхали какое-то чавканье по проселку.
— Перекур! Девоньки, милые, кухня солдатская, и запах, чуете, каша — в ней вся сила наша.
Женщины выбрались из траншеи, кто платком, кто подолом вытирая потное лицо.
Возница, пожилой солдат, по форме которого ни одна разведка мира не определила бы, к какому роду войск он принадлежит, таким разнокалиберным всё на нём было, остановил лошадь и прокричал: "Подходить со своей посудой и по одному разу".
Все засуетились, доставая из котомок чашки да ложки. Акулина тоже встала в очередь. Есть хотелось так, что, казалось, живот к спине подвело.
