— Не видала я никаких окуньков. Не было их и не было…
По щекам Натальи катились мелкие слезинки. Она размазывала их ладонью, но те упрямо продолжали катиться одна за другой.
— Вот ить напасть, котов на деревне развелось, что комарья по лесу. Куды ж им, окунькам, было деться-то? Могёт сама забыла куда подевала, положила, да и позабыла, а потом найдешь и будешь себя костерить: вот дура я, дура. Ну, а уж ежели какой кот изловчился, то тогда поминай как звали тех окуньков. Энто ж надо ночь из-за них мытарился, мытарился, а ты нет, что бы убрать, дак оставила котам на прокорм. Где ж теперь их сыщешь?
Наталья от такого поворота, сама не зная как уж и лучше — притвориться, что поверила, али уж…
"Куды ж я с этим выводком, куды? Да и ноги мои — страх", — мысли её как-то незаметно для неё самой стали выискивать в словах Антипа что-нибудь такое, что б самой поверилось.
Деревенский день разгорался. А в сельсовете Антипа уже ждала повестка. И хоть был он признан ограниченно годным, что, однако, не помешало его жене рожать каждый год по ребенку, подошла нужда и в нём.
Что ждало Наталью с пятерыми мал мала меньше, да шестым, которому ещё предстояло родиться, никому не было ведомо. И слава богу.
К закату того же дня Акулина добралась до места назначения. Предписано было явиться со своей лопатой и запасом продовольствия на неделю. Дорога шла через Федоровку, через Выселки, а собирали всех в Михайловке. Акулина направилась к сельсовету, в окнах которого теплился еле заметный огонёк. У крыльца остановилась. Приглядевшись, в темноте нашла щепку, соскребла с обувки налипшую за дорогу грязь, для лучшего вида потерла пучком травы, одернула юбку, поправила на голове платок и осторожно, стараясь не шуметь, приоткрыла дверь.
В полутемной комнате на сбитых наспех нарах спали женщины, а двое так и вовсе в простенке на полу на охапке соломы. К окну был придвинут, судя по виду — бывший председательский, стол. На нем еле теплилась керосиновая лампа, на слабый свет которой и пришла Акулина.
— Не топчись зазря. Подымут затемно. Устраивайся, как сможешь, да узелок под голову положи. А там, кто завтра уйдет домой на побывку, тебе место будет.
Крупная рыжеволосая женщина, заправив под платок выбившиеся пряди, вздохнув, пожевала губами, устроилась поудобнее и уже в следующую минуту спала так, будто и не говорила ничего.
И тут Акулина под общее посапывание и причмокивание поняла, что нет сил не то, что где соломки подыскать подстелить, а хоть падай, где стоишь. Она села на пол с краю, возле спящих на соломе. Разулась, поверх обувки положила узелок — вместо подушки. Скрутилась в маленький комочек и, прижавшись спиной к одной из спящих, попыталась уснуть. Голова была тяжелой, гудели натруженные ноги, а сон всё не брал. В голове всплывали картины прошедшего дня. Но самое главное, что не давало покою её душе — это мысль о том, что где-то, совсем недалеко, воюет Тимофей. "Може, бог дасть свидеться". С этой мыслью сон накрыл маленькую фигурку. Ночь продолжалась и солдаты трудового фронта спали.
