— Пойдем, — сказала она.
Мы отогнали машины, чтобы Рон смог отправиться на игру. Потом поставили их обратно и пошли наблюдать, как играет Джулия с отцом.
— Твоя сестра мне нравится, — сказал я.
— Мне тоже. Интересно, какой она будет, когда вырастет.
— Такой, как ты.
— Не знаю, — сказала она. — Может быть, лучше. — А потом добавила: — Или хуже. Кто знает? Отец с ней ласков, но еще года три поживет с моей мамочкой… Билл, — задумчиво сказала она.
— Я не в обиде. Она очень красивая, твоя мать.
— Я даже думать о ней не могу как о матери. Она меня не переносит. Другие девочки, когда собирают вещи перед сентябрем, матери им хотя бы помогают. Моя — нет. Я наверху таскаюсь с сундуком, а она будет точить карандаши Джулии в пенальчик. И ясно почему. Это, можно сказать, эталонный случай.
— Почему?
— Завидует. Это так банально, что даже стыдно произнести. Известно тебе, что у мамочки был лучший бекхенд в Нью-Джерси? Она вообще была лучшим игроком в штате — включая мужчин. Ты бы видел ее девичьи фотографии. Такой здоровый вид. Но не толстая, ничего такого. Она была… одухотворенной, правда. Я обожаю ее на этих фотографиях. Иногда говорю ей, какая она на них красивая. Даже попросила одну увеличить, чтобы держать у себя в колледже. «У нас есть на что тратить деньги, кроме старых фотографий». Деньги! У отца их вот докуда, но ты бы слышал ее, когда я покупаю новое пальто. «Тебе не обязательно покупать в „Бонвите“, юная леди, самые прочные ткани в „Орбаке“»[11]. Кому нужна прочная ткань? В конце концов, я свое получаю, но не раньше чем меня запилят. Деньги для нее — пустая трата. Она даже не умеет им радоваться. Думает, мы все еще живем в Ньюарке.
— Но ты свое получаешь, — сказал я.
— Да. У него. — Она показала на мистера Патимкина, который положил в корзину третий мяч подряд — к явному неудовольствию Джулии: она так топнула своей красивой детской ножкой, что поднялся небольшой самум. — Он не очень умный, но хотя бы милый. И с братом не обращается так, как она со мной. Слава Богу. Ох, мне надоело о них говорить. С первого курса, о чем бы у меня ни зашел разговор, он обязательно сворачивает на родителей — какой это ужас. Это всеобщая история. Жаль только, что они об этом не догадываются.
Судя по тому, как смеялись сейчас на площадке Джулия и мистер Патимкин, эта история отнюдь не была всеобщей, хотя для Бренды, конечно, была; больше того, была космической — каждый кашемировый свитер давался в бою с матерью, и ее жизнь, в которой большую роль играла скупка тканей, приятных для кожи, приобрела характер Столетней войны.
