Гаврик опять присел и уже не отрывал взгляда от машины. В кабине, около руля, висел большой клок отодранной серой обшивки. Он покачивался на ветру, и его лохматые очертания менялись, как края бегущих облаков. Надо было только сильно захотеть, чтобы этот клок стал похожим на того, на кого ему надо быть похожим, и он станет таким. Через минуту, а то и того меньше, серый клок обшивки в горячем воображении Гаврика превратился в Мишу Самохина, одетого в шинель. Еще проще при взгляде на подбитую машину было объяснить, почему Миша очутился в кабине: во время атаки он был ранен и спрятался туда от «гитлеров».
— Миша, что же делать? — топотом, чтобы не услышали «гитлеры», спросил Гаврик и, зная, что Мише трудно отвечать, сам ответил за него на свой вопрос:
— Гаврик, прежде хорошо подумай, а потом уж того…
— А потом уже — жизнь или смерть? — нахмурился Гаврик и опять начал говорить себе то, что должен был сказать ему Миша:
— По-фронтовому, Гаврик, так. Но все равно, рисковать понапрасну не советую! — Гаврик, подумав, вспомнил слова тракториста Руденького: «Ступить ногой не опасно на то место, куда брошено тяжелое».
Он понял, что наступила пора действовать. На его плечи теперь возложена была настоящая фронтовая задача, и он знал, как ее выполнить.
Гаврик спрыгнул в глубокую котловинку, усеянную камнями. Пряча голову за ее обрывистый край, он стал бросать камень за камнем на ту бурьянистую площадку, которая отделяла его от кузова подбитой машины. Расчет, по его мнению, был точным: если мина «заругается», то взрывная волна не сможет задеть его, находящегося в укрытии: если под ударами камней она не взорвется, то по этим же камням он смело, как по мосту, сможет добраться до кузова. Оставалось одно: выбирать камни потяжелей — плоские, литые, они сильнее ударяют по земле и не откатываются. И Гаврик выбирал их и бросал, выбирал и бросал. Он работал так ожесточенно, что даже хвастливые сороки, видимо поняв, что время шуток прошло, перестали стрекотать. С верхушек голого кустарника они молчаливо косились на Гаврика своими круглыми лилово-черными глазами.
* * *
Перед вечером, когда за окнами плотницкой залив моря пестрел бронзовыми и свинцово-синими красками солнца и неба, на пороге на секунду появился майор Захаров. Вызывая старого плотника, он мимоходом сказал Мише Самохину всего лишь три незначительных слова, которые не обнадежили, но и не разочаровали Мишу:
— Трудимся? Надо, надо!
Майор и плотник вышли на бурую лужайку, о чем-то долго разговаривали. Больше говорил майор, сопровождая свои слова короткими взмахами здоровой руки. Иван Никитич покачивал головой, иногда вскользь бросал взгляды на окна плотницкой.
