При чем здесь возраст, тебе всего сорок лет…
В машине ему стало легче. Отпустило. Как всегда. Едва он оказался в плену кожи, затемненных стекол и прочного пластика, где всякая кнопка шепчет: «Нажми меня», где всякая педаль и рукоять умоляют: «Надави! Включи! Активируй!» — тут же ослабла шея, и колени, и крылья носа чуть съехали вниз.
Моя машина. Моя полированная железка.
Он родился интровертом, любил уединение, предпочитал размышлять, наблюдать, помалкивать. Машина была раковиной, где так удобно прятаться. Кроме того, Матвей Матвеев считал себя настоящим пацаном девяностых. И без автомобиля вообще не мыслил жизни. Для него сверкающий механизм с кожаными сиденьями и буйным мотором уже пятнадцать лет содержал в себе все самое важное, нужное, основное. Осознавался как фетиш, жупел, средство и причина, цель и повод. Хлеба не куплю, но бензин налью! Примерно так.
Взрослея, он поостыл к лошадиным силам и хромированным изгибам — но не настолько, чтобы разлюбить, а может, и не остыл или даже сильнее загорелся, да только снаружи души уже корка образовалась, черная, черствая. К сорока годам иногда образуется у мужчины такая корка. Ее только пуля пробьет. Это подтвердит любой поэт, всякий пацан девяностых.
Как настоящий поэт и реальный пацан, он придавил правую педаль, вылетел на серую ленту шоссе, вклинился, ускорился, обошел, обогнал, подрезал, ускорился еще, а как всерьез ускорился — так и успокоился, полностью.
В движении, на дороге — когда крутил приятное пальцам рулевое колесо, вдавливал педали — приходила к нему безотчетная грусть, очень русская. Очевидно, такая меланхолия, экзистенциальная тоска, мучила Илью Муромца все тридцать три года, пока он лежал на печи. Неопределенное, общего характера, раздумье. Что я должен делать? Надо ли оно мне? То, что делают все эти люди вокруг — а надо ли оно им? Может быть, следует остановиться, притормозить, вылезти из-за штурвалов, рычагов, из водительских кресел, отойти от мониторов, покинуть конвейеры, стройплощадки, офисы, чиновничьи конторы и залезть на печи, всем, сколько нас есть, и погрузиться на треть столетия в ватную славянскую нирвану? Совершить очистительное действие, известное под точным названием «опомниться»? Упасть в свою память, провести прямую линию из прошлого в настоящее и только потом уже дальше — вперед?
Нет, решал Матвей каждый раз, когда так думал, и усмехался горько. Никто не полезет на печку, никто не забудется целительной дремотой. Никто не возьмет паузу. Нельзя. Надо бежать, действовать, функционировать, строить дома, рожать сыновей, сажать деревья, преобразовывать мир. А кроме того — деньги делать. Никто не остановится. Страшно. Забыт важный закон физики: остановка движения высвобождает энергию.
