— С хипесом завязать. Пусть спрячут свои мойки и перья, а у тех, кто будет борзеть, отберите и поломайте пырялки. Кто хоть каплю крови прольёт — яйца отрежу.
Он был арабом и прекрасно знал, как следует разговаривать с арабами, поэтому все подчинились ему. Единственным исключением оставалась его жена, школьная учительница, — белая француженка. Она украла его бритву и спрятала её на внутренней стороне бедра, под резинкой чулка. Элиз хорошо знала, что такое презрение. За десять лет семейной жизни ни одно из его тонких шипов не миновало её. Она лелеяла мечту о кровавом возмездии, и не только она. Все жёны-француженки арабов из гетто — чуть меньше тысячи, вероятно, — ощущали это бремя презрения. Среди арабов, в отличие от африканцев, они всегда оставались западными лазутчицами. Клан ненавидел чужаков ещё больше, если они проявляли дружеские чувства, — сильнее, чем явных врагов. И если клан соглашался терпеть христианских жён своих сыновей, то лишь потому, что проглатывал их полностью, если они принадлежали ему душой и телом, больше и глубже, чем француженка может принадлежать французу.
Впрочем, были и такие, у кого не существовало никаких иллюзий. Они прекрасно понимали, какая начнётся бойня. Они закрывали ставни, опускали жалюзи и решётки, запирали двери, затемняли окна своих квартир и бюро и садились, притихшие, перед телевизорами и приёмниками, с нетерпением, как и все остальные, ожидая обещанного обращения президента Республики. В основном, это были дипломаты и студенты из стран Третьего мира — африканцы, арабы, выходцы из южно-азиатских стран. Охваченные тревогой, многие — в панике, тем сильнее, оттого, что становилось понятно — деться им некуда, они больше не бомбардировали свои посольства запросами, и даже прекратили перезваниваться между собой. Лавина событий, сорвавшаяся столь внезапно, раздавила их — ещё недавно богатых, успешных, воинственных элитариев, воображавших себя вождями. Сейчас они даже не находили в себе сил хоть как-то мобилизоваться, внутренне или внешне. Теперь всё это потеряло смысл. Всё время, все эти два месяца, пока флот беженцев совершал свою драматическую одиссею, эти люди были погружены в исступлённые, противоречивые рассуждения и комментарии происходящего, выпуская бесконечные коммюнике, проводя пресс-конференции, интервью, собрания и дебаты, одно за другим. А флот, между тем, надвигался, медленно, но неотвратимо, — пугающая смесь факта и мифа, до такой степени невероятная, что люди должны были сначала воочию убедиться в его реальности прежде, чем поверить в то, что он существует. И лишь когда флотилия прошла Гибралтар, стало ясно: они будут здесь! И, словно по команде, все они враз прекратили свою болтовню, их воодушевление обратилось в панику, а кое-кто из них, прозрев, осознал: было бы лучше для них самих не слишком торопиться с излияниями ненависти. Увы, слишком поздно.
