Клара Моисеевна (бросает походя). Шут гороховый.
Игорь (кротко). Шут… (но видно по нему, что эта роль покамест его вполне устраивает, видно по нему, что, видите ли, шутами были те, кто, рискуя даже жизнью, говорили королям правду).
Дядя Моря (студенту). Ну, и что мы будем делать с вами, молодой человек? Теперь мне уже ясно, что вы из себя представляете! Я думал, у меня будет квартирант, а что я, как всегда, имею?
Тетя Аня оглядывает амфитеатр нашего дворика взглядом победителя. Может быть, кому-нибудь и хочется сказать какое-то слово, но он не решается. Это означало бы скрестить оружие с несокрушимым бойцом, вооруженным к тому же и мечом, и щитом, и кинжалом за поясом. И действующие, так сказать, лица отворачиваются от ее все еще испепеляющего взгляда, а некоторые просто уходят с балкона. Галерка пустеет.
Дядя Моря и студент скрываются в берлоге хозяина.
Тетя Аня (довершая разгром). И они еще говорят, что мой Костик может что-то украсть! Да как у них язык поворачивается! Пусть еще кто-нибудь вякнет хоть слово — уж я с ним разберусь!
Гоша (шутовски восхищенно, а, значит, и ядовито). Анечка! Да в вас, с вашим парадоксальным умом, Эйнштейн пропадает!
Тетя Аня (бесповоротно). Во мне ничего, бестолочь ты этакая, не пропадает!
И уходит домой, громко хлопая дверью. И другие двери захлопываются. И на некоторое время во дворике воцаряется тишина. Как в театре, когда все расходятся по домам. На небо выползает полная луна, чтобы отразиться в лужице под водопроводной колонкой и стать похожей на забытую кем-то большую тарелку…
Дядя Миша посмотрел в окно, где ничто не предвещало хорошей погоды, и повернулся ко мне.
— Вот вам, товарищ Вадим, спектакль из нашего дворика, который является филиалом одесского оперного театра. Но драматург здесь, к сожалению, не Шекспир и не Гельман, а старый болтун Михаил Топоровский. Чем я еще отличаюсь от этих великих — я ничего не получаю за свои постановки. Может быть, в этом случае нам с вами скинуться на две порции мороженого?
Дядя Миша не всегда одаряет меня рассказом. Настроение у старика, как у всякого человека, разное. Мало ли что на свете может повлиять на него! И погода, и жена, и случайно услышанное слово по телевизору, которое вмиг тянет за собой череду других, нанизанных, как выясняется после, на некую нитку, как жемчуг или янтарь. Или, если ближе к дяде Мише-рыбаку, — как бычки на кукан.
Вот он, глянув на меня и проверив, готов ли я слушать, откашливается и начинает:
