— Я не проповедую нищим и калекам, слепым и чаханкам, — уголок растянутого от напряжения рта дергается и по лакированной поверхности щеки разбегаются паутинки трещин. — Не подавай нищим, ибо они богаче тебя, не излечивай калек, ибо они счастливее тебя. Еби блядей, ибо в этом смысл их жизни!
Схожу с ума? Нищие и калеки, шлюхи и бандиты, физики и писатели, прохожие и дети… Все они говорят, кричат, бурчат, эякулируют, оргазмируют, кончают и подыхают со словами Ницше, сумрачного гения, принесенного в жертву в полдень. Или нет ничего вокруг, кроме отражения в пустоте клиппот, сгнивших оболочках цимцума? Но есть ли смысл в мудрости извергнутого семени не в стыдливую влажность влагалиша, а в предательский латекс рифленного кондома? Разве женщина может творит из ничего? Она лишь принимает семя и растит его — глупая оболочка для других глупых оболочек.
— Что с тобой? — Танька щипает. Дурная привычка. Благословенная привычка. Видение сковыривается. Дитя заговорщецки подмигивает.
— Задумалась. Считаю, когда красный день календаря наступит.
— Все отверстия выше пупка — чисты, — возвещает скоморох, заправляясь, — все отверстия ниже пупка — нечисты, только у девочки все тело чисто.
— Изыди!
— А не провести ли нам сеанс шопинготерапии? — задумчиво возвещает Танька.
— Действительно, — поддерживаю редкостно здравую мысль Лярвы. Опохмел плавно перетекает в очередное возлияние. — Лучшее средство против жоппинга — шоппинг. Почему бы двум пьяным бабам и ребенку не отправиться по бутикам?
Lakeki li et hadgdegan, Zona. Я не ребенок! — протестует дитя. — У меня тоже целка сломана!
Танька доливает, в том числе и на колени дитю, дитя шипит, вытираясь полотенцем, опрокидывает стакан на Лярву, Лярва орет нечто очень похожее на мат, умудряется подхватить посуду, опустевшая тара отправляется в ведро, извлекается очередное пойло, как-то так получается, что стакан дитя наполняется вовсе не соком, но бдительная Лярва по розовелым щечкам просекает подмену, отбирает порцию и демонстративно выпивает, обиженное дитя роется в ящике, вытаскивает забытую пачку резинок с фруктовым вкусом, деловито распечатывает и надувает, Танька лижет и интересуется, неужели во влагалище имеются вкусовые рецепторы, на что Полина с презрением просвещает «деревню» насчет безопасного орального сношения, Лярва хмыкает и опять интересуется насчет того, в чем здесь фишка, с таким же успехом можно и у банана отсасывать, что гораздо полезнее для здоровья и морали, дитя орет, мол и отсасывай, никто не заставляет, только если в тридцать такой la revoltosa осталась, то дальше жить вообще безнадежно, Танька грустно соглашается и начинает очередную слезливую поэму о своем житье в однокомнатной хрущобе с матерью, на что юное, но бессердечное создание хладнокровно замечает, что на ее месте она manajar бы со всем городом, но на квартиру заработала, а Танька, вытирая сопли снятой блузкой, с удовольствием динамит свою увлекательную игру под названием — «весь мир против меня», но у дитя терпения нет, она посылает все танькины обстоятельства в gЭevon и далее вверх по пищеварительному тракту, названивает по сотовому папику, а Лярва, угробленная неопровержимой правдой развратной, но прагматичной юности, цепляется за руку, однако слушать не хочется, имеется огромное желание послать…
