— А ты чего в этой груде железа забыл? — Вес немного успокоился и снова обратил свое внимание на бывшего сослуживца.
Дарен пожал плечами, пытаясь сдунуть с носа пыль, и молча показал обломок лезвия почти что у рукояти.
Веселин присвистнул, принимая из рук Дарена обломок и проводя пальцем по заскорузлой ржавчине.
— Эко ты его как! Дарен, какой исторический музей ты ограбил?
Мерцернарий хмуро отобрал у него то, что осталось от его меча и отрезал:
— Бывшим заключенным Здронна вообще оружие не полагается.
Смех застрял у Веса в горле. Сначала он поднял брови, не поверив, потом, не найдя шутки в словах бывшего товарища, открыл рот, затем закрыл, с полволны, не мигая глядел на Дарена, после чего поскреб безбородый подбородок и проговорил:
— Во, дела…
— И не говори.
— Как тебя угораздило?
* * *
Осень 844 года от Седьмого Пришествия. Три года назад.
Бабье лето в этом году было тоскливым — сырым, промозглым, слякотным. И дни тянулись под стать ему: серые, однотонные, мокрые от постоянного, навязчиво моросящего дождя.
Капли стучали по набухшим деревянным ставням небольшого домика, будто просясь войти. Но Дарен особо не обольщался на счет прочности своего жилища: на чердаке уже давно стоял глиняный таз, собирая в себя текущую сквозь прохудившуюся крышу воду.
Стоило бы отремонтировать ее, но зачем? Василины не стало вяток назад. Казалось, ничто не могло заглушить ту душевную муку, ту невыносимую боль, что осталась в самой его сути.
Он успел, успел, чтобы услышать прощальное: "Живи. Ради всех Богов, Живи, Дар!". Жестокая. Как? Как — жить?
Для него уже давно слова Жизнь и Василина — его маленький нежный василек — имели одинаковые значения. Она будто видела, будто знала… Зачем, ну зачем только он вообще встретил ее тогда, в лесу? Случайность? Совпадение? Узелок на нитях?
Дарен не знал.
Кап… Кап… Кап…
Вода — мокрая, холодная. Как лягушки ранней весной — такая же мерзкая и противная. Водой не смыть грязь, водой не смыть боль. Мокро, мокро… Мокро было в его душе и оттого совершенно невыносимо. Хлюп-хлюп: будто кто-то увяз в чавкающей грязи.
Он один был виноват в ее смерти — Дарен был в этом убежден — он один и никто больше. Слишком много жизни перетекло в него от нее.
— Дар, хватит сидеть, — тихий голос маленьким ураганом ворвался в его мысли, — насидишься еще. Пойдем.
— Куда?
— На улицу. Развеешься хотя бы.
— Зачем? — тускло отозвался Дарен, не поворачивая головы: для чего?
Мягкие шаги по деревянным доскам — и вот, незримый собеседник уже стоит за спиной.
