И тут началось - плавно и лениво покачивающийся на волнах "Дельфин" вдруг замер, а палуба под ногами моряков приобрела неприятную надежность твердой земли. Море разравнялось, словно туго натянутая на горлышко амфоры ткань, ветер вмерз в воздух, замерев в оранжеватой голубизне маслянистыми изгибами, солнце проткнуло его льдистое тело и миллионами копий пробило толщу воды до самого дна.
Самое лучшее место наблюдения и самое бесполезное с точки зрения оперативного руководства операцией конечно же было у руководства. На третьем взрыве к Демосфену присоединился Распорядитель-экономист, чтобы собственными глазами удостовериться и сосчитать полноту затраченных на операцию казенных средств. Прибыл он с персональным лежаком и огромной корзиной с едой, откуда настолько заманчиво пахло, что Архистратиг принялся копаться в этом изобилии, отвлекшись от зрелища. Момент начала он пропустил, колеблясь в выборе между копченой курицей и обжаренной зубаткой, а нечленораздельные звуки, издаваемые толстяком, принял за застрявший у того в горле персик ("Ну, наконец-то, подавился..."), пока его по плечу не похлопал Прокл.
Превратившись в твердую драгоценность, больше похожую на сиреневый янтарь с мушкой-кораблем на самой вершине, море слепило, пылало, выжигало глаза голубым блеском. Замершему от удивлению Демосфену показалось, что сквозь огненную пелену он видит как в глубине гавани растет и ширится темное пятно, но тут рванула шестая мина, разбивая и корежа неожиданное волшебство.
Впервые в своей жизни Аристотель увидел как трескается море. Нет, он много слышал об этом - о загадочных твердых океанах на самом краю Ойкумены, где вода становится тверже стали, где белизна яростно кусает кожу и превращает в камень глаза, где громадные голодные звери пожирают друг друга, где горы плавают, а вино крошится изъеденной ветром скалой. Тысячи таких сказок рассказывали ему финикийцы, прежде чем окончательно потерять опору под ногами, бормотали невнятно пьяные египтяне, чьи рассказы тут же записывал притаившийся под столом писец, жестами показывали волосатые варвары, сметая подвернувшиеся под руку кружки.
Теперь, словно по упавшей с плеча нерадивого раба амфоре, по замерзшей воде разбежались трещины, одна из которых прошла рядом с "Дельфином", и корабль оказался на самом краю пропасти, где на умопомрачительной глубине виднелось дно, а в толще окаменевшего моря как ни в чем не бывало продолжали лениво плавать огромные морские создания, бодро шевеля жабрами и плавниками. К этому моменту клепсидра еще раз отсчитала нужное число капель, и новый взрыв уничтожил страшное чудо. Оно оказалось хрупким, как и всякое чудо, сделанное обленившимися богами, настолько привыкших к ритуальным жертвам, что уже не видящим необходимости являться людям и творить подвиги.
