Роль Оливии Ленгдон в жизни Твена и в его писательской деятельности не раз вызывала горячие споры и по сей день сильно нервирует буржуазных биографов Твена. Оливия Ленгдон была воспитана в жестких правилах буржуазно-мещанского вкуса и буржуазно-мещанской морали своего времени. Став госпожой Клеменс, она с полной уверенностью в своей правоте принялась за «перевоспитание» мужа. Бесспорно установлено, что госпожа Клеменс подвергала домашней цензуре произведения Твена, требуя удаления или замены отдельных выражений, мотивов, эпизодов, которые она считала почему-либо нежелательными. Под влиянием жены («Ливи не позволяет... потому что это погубит меня») Твен не публиковал и хранил в течение многих лет под замком рукописи разнообразного содержания, начиная от ранней антирелигиозной сатиры «Путешествие капитана Стормфильда в рай» и кончая антибуржуазными и пессимистическими произведениями более поздних лет.
Следует указать, что настоятельные советы жены поддерживались и другими лицами из окружения Твена, и «проблема госпожи Клеменс» непосредственно соприкасается с более общей проблемой взаимоотношений Твена с буржуазной Америкой.
Боязнь сделать свои критические взгляды на американскую жизнь достоянием широкой гласности и неудовлетворенность в этой связи итогами своего творчества приводят Твена к глубоко тревожащей его мысли, что он как писатель не выполняет свой долг до конца, повинен в приукрашивании действительности, в сокрытии истины.
Эта мысль о своем бездействии и бессилии преследует Твена, и он склоняется к пессимизму; все чаще клеймит человеческий род, говорит, что человек слаб я глуп, что он игрушка в руках злобной судьбы.
«Меня бесконечно поражает, — пишет Твен в скрываемой даже от близких людей записной книжке, — что весь мир не заполнен книгами, которые с презрением высмеивали бы эту жалкую жизнь, бессмысленную вселенную, жестокий и низкий род человеческий, всю эту нелепую, смехотворную канитель... Почему я не пишу эту книгу? Потому что я должен содержать семью. Это единственная причина. Быть может, так рассуждали и все другие».
И еще:
«Человеческий род — сборище трусов, и я не только участвую в этой процессии, но шествую впереди со знаменем в руках».
И еще:
«Только мертвые имеют свободу слова.
Только мертвым позволено говорить правду.
В Америке, как и повсюду, свобода слова для мертвых».
Бывало, что Твен приходил в отчаяние. «Если я не умру еще два года, сказал он однажды своему секретарю Альберту Пейну, — то положу этому конец, покончу с собой»
