— Хорошо, только быстро, — наконец разрешает тётушка, и не успевает она ещё договорить, как я уже выметаюсь из столовой, скачу вверх по лестнице, меняю сандалии на кроссовки и слетаю обратно вниз. Тётушка несёт тарелки в кухню и что-то кричит мне вслед, но я проношусь мимо и толкаю дверь на улицу, не вникая в её выкрики. Старинные дедушкины часы в гостиной начинают бить как раз в тот момент, когда за мной захлопывается сетка от насекомых. Восемь часов.
Вскакиваю на велосипед и наворачиваю вниз через палисадник и дальше, на улицу. Педали скрипят, визжат и едва не сваливаются с креплений. Велик до меня принадлежал кузине Марсии, так что ему не меньше пятнадцати лет, к тому же и торчит он снаружи, под всеми ветрами и дождями; неудивительно, что он едва не рассыпается.
На всех парах лечу к Бэк Коув — к счастью, под уклон. В это время суток на улицах мало народу. Исцелённые сидят по домам — обедают, или возятся по хозяйству, или готовятся ко сну, вернее, к очередной ночи без сновидений, а Неисцелённые либо тоже уже дома, либо направляются домой, нервно поглядывая на часы — минуты бегут, торопятся, скоро девять — начало комендантского часа для Неисцелённых...
Ноги до сих пор не отошли от дневной пробежки. Если мне удастся достичь Бэк Коув вовремя и застать там Алекса, ну и видок же у меня будет! Всклокоченная, потная, отвратительная. Чучело. Но я знай кручу педали. Теперь, когда до цели осталось только полпути, все сомнения и вопросы покидают меня. Выжимая всё, на что способны ноющие ноги, мчусь по тихим улицам по направлению к бухточке Бэк Коув, срезая напрямик, где только можно, и наблюдая, как солнце медленно опускается за пылающую золотом линию горизонта. Кажется, будто волны и небо — всё блеск и глубокая синева — поменялись местами, и свет сияет как бы из-под воды.
Я всего несколько раз оказывалась на улице одна в это время суток. Странное чувство — смесь страха и воодушевления — охватывает меня, оно сродни тому, что я ощущала, в открытую разговаривая с Алексом: будто всевидящий вращающийся глаз на секунду ослеп, или будто ты отпустил руку, за которую хватался всю жизнь, и теперь волен идти куда угодно и за кем угодно.
Кругом в окнах зажигаются огни — по большей части свечи и керосиновые лампы. Я в бедном районе, здесь всё отпускается по нормам, особенно газ и электричество. Сворачиваю на Пребл-стрит и за теснящимися вокруг четырёх- и пятиэтажными зданиями теряю солнце. Дома, высокие, тёмные, какие-то сдавленные с боков, жмутся друг к дружке, словно скоро зима и так легче будет согреться.
