Так вот и у меня к первому воскресенью на удочках горели латунные блесенки собственного производства. Они казались мне такими красивыми, изящными и привлекательными, что будь я рыбой, непременно клюнул бы на эту штуковину. Постепенно я подружился с рыбаками, казавшимися мне когда-то безликими пингвинами, и обнаружил в них единомышленников, добрых друзей и интересных людей. Где-то там, в раскинувшемся перед нами городе, они были и начальниками, и подчиненными, и рабочими, и артистами, каждый со своими привычками, своим миром… Здесь мы все были равны, были рыбаками. Людьми доброжелательными, готовыми поделиться и крючком, и даже блесенкой. Все мы равны перед морозом и ветром, солнцем, льдом и капризной рыбой.
Через несколько зим у нас появились свои заветные места, где нас узнавали, особенно Лиду и Чиньку. Их, пожалуй, отличали больше. Ну, Лиду ясно почему… Женщина на зимней рыбалке — редкость. А тут еще такая странность — рыбу она выдергивает из-подо льда гораздо чаще, чем иной самый удачливый рыбак-мужчина. Смеются:
— Чем вы там ее прикармливаете?
А сами бегают то один, то другой взглянуть на блесенку…
Чинька же скоро стал авторитетом бесспорным! Во-первых, он был здесь единственным псом, который выдерживал стужу наравне с рыбаками и не убегал домой. Во-вторых, приходил добровольно — для него мы прихватывали дощечку, чтобы лапы не отморозил. И последнее — он никому не мешал, ни на кого не лаял, а к рыбе был совершенно равнодушен.
Вот как-то пошли мы на рыбалку. Просверлили лунки, опустили блесны, сидим рыбачим. У меня ловится корюшка, а у Лиды — ничего. Попалась махонькая наважка, по меткому рыбацкому прозвищу «самурай», которое ей подходит как нельзя кстати. Наважка эта если привяжется, то будет теребить, царапать, дергать блесну, действуя на рыбацкие нервы. Кажется, что подошла стая рыб и все они непременно хотят пойматься именно на твою удочку. Только успеваешь удочку вытаскивать. На крючке пусто, конечно. А «самурай» продолжает клевать, как порядочная рыба. И так продолжается до тех пор, пока рыбак, изловчившись, не вытащит на лед светло-коричневатую рыбешку в две спички — ни тебе жарехи, ни тебе ухи!
Я снова вытянул несколько корюшек подряд, а Лида — опять «самурая». Надоело ей это, и она давай жаловаться:
— Ты мне не те блесны привязал!
Я подозвал Чиньку и дал ему маленькую корюшку:
— Отнеси Лиде в подарок, пусть понюхает, как пахнет настоящая рыба!
Он осторояшо взял двумя зубами трепещущую корюшку за хвост, отнес и положил у ног Лиды. От подобного «оскорбления» она закричала:
