Мой высоченный папа сажал меня на плечи, я, с замирающим от восторга сердцем, вцеплялась ручками в его подбородок, и мы спускались на берег. Он набирал воду из реки, вешал коромысло с двумя ведрами себе на плечи и всю эту ношу тащил наверх. Едва переступив порог, я требую, чтобы меня отнесли обратно. Обратно! Мой папа со мной никогда не спорит. Мы снова спускаемся по поскрипывающим ступенькам, идем по берегу, с вытянутыми на песок лодками-моторками, и ищем свою лодку.
Папа подхватывает меня, сажает в покачнувшуюся на воде лодку, заводит мотор, и мы плывем в Городок. Я не знаю, что это такое – Городок, меня больше привлекают брызги, которые оседают на моем лице мелкими приятными капельками. Но вот за поворотом появляется утес, а на нем белокаменная церковь. Она приближается все ближе, ближе, и от нее нельзя оторвать глаз. Она подобна волшебному чуду в этом забытом богом уголке.
Второй наш дом находился дальше от реки, рядом с маминой больницей. В доме были большие комнаты, огромный двор и огород, полный клубники. Мне исполнилось уже два с половиной года, и мама отправляла меня одну за молоком. Мне казалось, что это чрезвычайно важное задание, потому что идти нужно было далеко – три дома вниз по улице. Мама привинчивала к литровой банке специальную алюминиевую ручку, так ее было легче нести.
Однажды, когда я шла обратно, меня укусила черная собака, но я никому об этом не сказала. Я боялась, что мама меня больше не отпустит со двора и я не смогу ходить за молоком как взрослая.
Сейчас мне иногда кажется, если бы я осталась там жить, в этой таежной глуши, у меня все было бы нормально, по крайней мере для той системы координат. У меня был бы свой дом, семья, какая-нибудь обыкновенная, не очень обременительная работа. Все как у людей.
Наша соседка Аля Рябова, уже немолодая женщина, жила одна. Я не могла выговорить «Аля» и звала ее «баба Рябова». Когда мама уходила на дежурство, а папа уезжал в командировку, она иногда оставалась со мной и моим братом.
У нее на кухне стояла большая пятилитровая кастрюля с компотом, благодаря которой, может быть, я и не очень скучала по родителям. Компот, конечно, был обычным, но я любила сухофрукты, и баба Рябова разрешала мне вылавливать из кастрюли все, что я захочу. Она давала мне специальный деревянный пестик, сделанный из еловой палочки с отпиленными веточками. Он был похож на перевернутый зонтик, в котором хорошо застревали фрукты, и маленькие и покрупнее. Ложка для этого дела не годилась, так как кастрюля была глубокая и я за–просто могла нырнуть в нее с головой. Когда компота много, он непрозрачен, и ты никогда не знаешь, что тебе попадется в следующий раз.
