— Пожалуйста, Антон, пройдите за инструмент, — пригласила Эсфирь.
* * *
Антон уселся за древний, как мир, рояль, который достался Эсфири, наверное, еще от князя Ордынцева. И, скорее всего, после Ордынцева никто на нем больше не играл. Рояль был чудовищно расстроен. Эсфирь, понимая, что настройщика здесь днем с огнем не сыщешь, самостоятельно пыталась заставить инструмент звучать как должно. И кое-что у нее получалось. Но не держали старые колки, ослаблялось натяжение струн, и в свободное время Эсфирь нередко можно было видеть погрузившейся в нутро немецкого монстра, лишь только торчал оттуда аккуратный аристократичный зад и доносились невнятные, но страстные уговоры не фальшивить.
Антон раскрыл ноты, громко объявил: «Танец Анитры!» и начал барабанить по клавишам. Текст он знал отлично, но музыкальных оттенков для него не существовало.
— Антон, это же Эдвард Григ, такая тонкость! Что же вы, мой дорогой… так его безжалостно?
— Я стараюсь, Эсфирь Львовна.
— Обратите внимание, как затихает звук, это страдает мать Пер Гюнта — она провожает сына в далекое странствие, неизвестность страшит ее… Вы чувствуете это?
Чувствуете?!
— Да, конечно.
Антон был воспитанным мальчиком. Про себя он называл произведение утонченного Грига «Танец канистры», и действительно, стоило ему прикоснуться к клавишам, как пустая железная канистра начинала скакать по ступенькам, грохоча и звякая на каждый счет.
— И раз, и два, и три, и… считайте, детка, считайте, главное — ритм, — поморщилась Эсфирь.
Даже князь Ордынцев, любивший ее общество, и тот, не выдержав акустических ударов, взмыл из своего любимого кресла под потолок и погрозил оттуда Антону кулаком, а потом и вовсе исчез, просочившись сквозь стену.
— Антон, я вас умоляю, пьяно, пьяно, дольче… Вы знаете, жил когда-то великий пианист Владимир Горовиц, он исполнял в основном Моцарта и Гайдна. Играл он так, будто за этим не стояло долгих изнурительных репетиций. Он вел себя совершенно свободно, мог подмигнуть залу, улыбнуться… Это и есть настоящее мастерство, когда исчезает ощущение титанического труда, — лишь легкость, полет… А вы будто мешки тяжелые таскаете!
Антон внимательно выслушал Эсфирь и вновь принялся пытать несчастный рояль.
— Очень хорошо, значительно лучше, чем в прошлый раз, — подбадривала Эсфирь. — Будьте упорны, ведь талант — это всего лишь один процент успеха. «Но когда его нет, то хоть головой о стенку бейся, а канистра все равно тебя достанет», — усмехнулся Афанасий. Он видел странное прозрачное облако рядом с Эсфирью и не мог понять, что это. Сия задача чрезвычайно занимала Афанасия, это выходило за рамки привычных, наблюдаемых повседневно явлений и по большому счету могло бы считаться чудом, если бы не слишком человеческое поведение «природной аномалии». «Аномалия» все время крутилась вокруг Эсфири. Приобнимала ее, укутывала полностью своим прозрачным шлейфом и лишь иногда, во время особо неудачных музыкальных пассажей Антона, нервно взвивалась под самый потолок. Были моменты, когда Афанасию казалось: «Вот оно, сейчас я увижу, что это». Над инструментом склонялся мужчина в старинном камзоле с пышными кружевами, напоминающий русского дворянина и итальянского сутенера одновременно.
