— Ладно, Маша, ладно. Вам нужен выходной, я всё понимаю.
— Вы меня отпускаете?
Асадов широко улыбнулся.
— А как я могу вас не отпустить?
Двадцатитрёхлетняя няня Маша замерла перед ним, чуть дыша, и Алексей улыбаться перестал, почувствовав неожиданное смятение. Так сразу и не вспомнишь, когда в него в последний раз так самозабвенно молодые девушки влюблялись.
А может, лучше и не вспоминать. Ещё рабочий день впереди.
Кто-то ехидный внутри, чуть отстранённо заметил: "А она ничего… Фигурка ладненькая, ножки стройные, в джинсу симпатичную упакованные. Да и мордашка смазливая… Только уж влюблённая очень".
— Ам, — сказал сынуля и потянул его за ухо.
Алексей мысленно с ним согласился, и от этого ещё веселее стало. На самом деле "ам".
— Вы только Софью Николаевну предупредите.
Маша замялась, и Асадов тут же нахмурился.
— Что?
— Она меня не отпустит…
— Куда она денется?
— Алексей Григорьевич!..
— Хорошо, я сам её… предупрежу!
В свои тридцать семь он так и не научился отказывать женщинам, тем более симпатичным и влюблённым.
— Спасибо!
— Не за что, — проворчал он и отдал ей ребёнка. — Идите погуляйте, пока дождь прекратился. Пойдёшь гулять? — спросил он у сына, заглядывая ему в глазки.
Антон замахал ему ручкой на прощание, совсем недавно научился это делать, и Алексей помахал в ответ. Губы сами собой растянулись в глупой улыбке, и Асадов поспешно себя одёрнул. Когда сын ему улыбался, он обо всём на свете забывал. Спустя несколько секунд ловил эту свою улыбку, замирал, начинал хмуриться, пытаясь скрыть смущение, и нервно озираться. Интересно, окружающие замечают, что он глупеет на глазах, когда сына на руки берёт? Наверное, со стороны он выглядит смешно, в его-то годы млеть при виде ребёнка. Хотя, возможно, дело именно в возрасте. В двадцать, даже в двадцать пять, многих вещей, обыкновенной детской улыбки, оценить бы не смог, а сейчас каждая мелочь кажется такой важной и необходимой. Понимание того, что это его сын… именно его и ни чей другой, безумно волновала.
Волновала и приносила грусть, которую он гнал от себя. Уже два года гнал. И чувствовал некоторую степень вины. Вроде бы, сделал всё правильно, и всё получилось, но грусть не уходила, потому что позади тоже осталось кое-что очень важное и нужное, что отпустить не просто не получалось, а не хотелось.
Алексей подошёл к окну и выглянул на улицу. Серость и тоска. Опять погода подвела, подумалось ему неожиданно.
Дверь тихонько скрипнула, но он не обернулся, так и стоял, глядя в окно на понурый, совсем не зимний город.
