И словно срывается с уст возглас: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, — писал он в первую свою оптинскую Пасху. — Что за великие и таинственные слова! Как трепещет и ликует душа, слыша их! Какой огненной благодати они преисполнены в Пасхальную ночь! Они необъятны, как небо, и близки, как дыхание. В них долгое ожидание, преображенное в мгновение встречи, житейские невзгоды, поглощенные вечностью, вековые томления немощной человеческой души, исчезнувшие в радости обладания истиной. Ночь расступается перед светом этих слов, время бежит от лица их…
Храм становится подобен переполненной заздравной чаше. „Приидите, пиво пием новое“. Брачный пир уготован самим Христом, приглашение звучит из уст самого Бога. Уже не пасхальная служба идет в церкви, а пасхальный пир. „Христос воскресе!“ — „Воистину воскресе!“, звенят возгласы, и вино радости и веселия брызжет через край, обновляя души для вечной жизни.
Сердце как никогда понимает, что все, получаемое нами от Бога, получено даром. Наши несовершенные приношения затмеваются щедростью Божией и становятся невидимыми, как невидим огонь при ослепительном сиянии солнца.
Как описать Пасхальную ночь? Как выразить словами ее величие, славу и красоту? Только переписав от начала до конца чин пасхальной службы, возможно это сделать. Никакие другие слова для этого не годны. Как передать на бумаге пасхальное мгновение? Что сказать, чтобы оно стало понятным и ощутимым? Можно только в недоумении развести руками и указать на празднично украшенную церковь: „Приидите и насладитеся…“
Кто прожил этот день, тому не требуется доказательств существования вечной жизни, не требуется толкования слов Священного Писания: „И времени уже не будет“ (Откр. 10, 6).
Служба закончилась в 5.10 утра. И хотя позади бессонная ночь, но бодрость и радость такая, что хочется одного — праздновать. Почти все сегодня причастники, а это особое состояние духа: „Пасха! Радостию друг друга обымем…“ И по выходе из храма все христосуются, обнимаясь и зазывая друг друга на куличи.
Все веселые, как дети. И как в детстве, глаза подмечают веселое. Вот маленького роста иеродиакон Рафаил христосуется с огромным о. Василием:
— Ну, что, батька? — смеется иеродиакон. — Христо-ос воскресе!
— Воистину воскресе! — сияет о. Василий.
А воздух звенит от благовеста, и славят Христа звонари — инок Трофим, инок Ферапонт и иеродиакон Лаврентий. Инок Трофим ликует и сияет в нестерпимой, кажется, радости, а у инока Ферапонта улыбка застенчивая. Перед Пасхой у него, кажется, болел глаз, и на веке остался след зеленки. Клобук на этот раз не надвинут на глаза, а потому видно, какое у него по-детски открытое хорошее лицо и огромные глаза.
