Как всегда в таких случаях, вспомнить в последствии, что именно было сказано, не представлялось возможным.
Все удалось разобрать лишь к полуночи (благо, ночи уже были достаточно короткие; весь берег был усыпан парочками, и лишь одна из них перебирала сети). Вполне довольные собой и выдавшимся разговором (Сельма, раскрасневшись, созналась Алике, что Акар и ей весьма симпатичен; впрочем, оставим эту тайну им двоим), они, прихватив легкие сети, наконец побрели в сторону кроватей. Мать решено было не будить, поэтому сестры тихонько пробрались в пустую каютку с пустыми гамаками на корабле и отвернулись к стенам, даже не обменявшись положенными репликами насчет прошедшего дня.
Теперь значение имела только дележка Акара между Дженни и Сельмой.
Предстоящая баталия Алику, признаться, совершенно не волновала. Убедившись, что Сельма благополучно уснула, и понадеявшись, что ей снится что-нибудь хорошее, она выскользнула из-под тонкого одеяла, накинула только что снятое платье и выбралась из каюты.
Вся команда была на берегу; только Фрайм пьяно похрапывал на пустой бочке, установленной на корме за какими-то неведомыми Алике целями. Видеть ее никто не мог (из освещения на всем корабле была лишь масляная лампа, висящая маяком на самом верху мачты), поэтому она, нисколько не смущаясь, подобрала длинные и совершенно неудобные юбки (не преминув поблагодарить богов и Совет за то, что Стражницам дозволено носить и брюки тоже и поругав себя за то, что они остались дома), уселась на носу, подогнув под себя ноги. Привычно сплела пальцы; туман сгустился, посерел. На переносице вновь пролегла морщинка. Мать говорила, что эта морщинка придает ей одухотворенный и возвышенный вид; сестра — что она только уродует Алику. Алика верила им обеим одновременно; впрочем, это не имело никакого значения, потому что морщинка появлялась совершенно независимо от ее желания и мнения.
Тем временем туман вился, сплетался в клубки, пока не превратился в небольшой альбом с белой бумагой — Алика один раз видела такой у дочери заморского купца. Дым постепенно развеивался; альбом лежал, совсем как настоящий, на бортике рядом с девушкой, и ветер шевелил выбеленные листы.
Между пружинами был воткнут карандаш — такие были и в селении, но таскать его с собой было неудобно.
Некоторое время Алика смотрела невидящим взглядом на темную морскую воду и горящие огни других парусников, особенно отметила самый большой, "Ураганный Вихрь" (на нем было три огня — на верхушке мачты, корме и на носу, украшенном деревянной фигурой русалки). Задумавшись, пересчитала корабли, сбившись на пятьдесят седьмом.
