Покачивающаяся и подрагивающая голова Эда немедленно повернулась в сторону здоровенного мужика, как радарная установка, следящая за пролетающим самолетом, и Ральф в первый раз как следует рассмотрел глаза Эда. Он почувствовал, что в груди у него загорелся тревожный сигнал, и неожиданно побежал к месту аварии. Эд тем временем двинулся к мужчине в вымокшей от пота белой рубашке и кепке. Он важно вышагивал на прямых, негнущихся ногах, высоко подняв плечи; его обычная легкая походка совершенно переменилась.
— Эд! — крикнул Ральф, но свежий ветерок — теперь уже холодный, предвещающий дождь, — казалось, отшвыривал звуки еще до того, как они слетали с его губ. Эд и не подумал обернуться. Ральф прибавил ходу, забыв про нытье в ногах и дергающую боль в пояснице. В широко раскрытых, неморгающих глазах Эда Дипно он увидел не что иное, как убийство. У него не было абсолютно никакого опыта, на котором могло основываться такое утверждение, но он не верил, что мог ошибиться и спутать с чем-то этот красноречивый блеск; такой взгляд бывает у бойцовых петухов, когда они бросаются друг на друга и вовсю лупят шпорами.
— Эд! Эй, Эд, постой! Это я, Ральф!
Эд не оглянулся, хотя Ральф был теперь уже так близко, что его невозможно было не услышать — даже при таком ветре. Толстяк, во всяком случае, оглянулся, и Ральф прочитал в его взгляде неуверенность и страх. Потом толстяк снова повернулся к Эду и примиряющим жестом поднял руки.
— Послушай, — сказал он. — Мы можем договориться…
Больше он ничего не успел сказать. Эд сделал еще один торопливый шаг по направлению к нему, выбросил вперед костлявую руку — она выглядела очень белой на фоне быстро темнеющего неба — и шлепнул толстяка по его отнюдь не безвольному подбородку. Раздался звук, похожий на треск детского духового ружья.
— Скольких уже убил? — спросил Эд.
Вытаращив глаза и открыв рот, толстяк прижался спиной к кузову своего пикапа. Деревянная походка Эда показалась Ральфу до странности уверенной. Он подошел к толстяку и встал вплотную к нему, живот к животу, как будто не замечая того факта, что водитель пикапа на четыре дюйма выше и на сто с лишним фунтов тяжелее. Эд размахнулся и ударил его снова.
— Давай! Признавайся, храбрец… скольких ты уже убил? — Его голос сорвался на крик, который потонул в первом серьезном громовом раскате.
Толстяк отпихнул его — жестом, в котором чувствовалась вовсе не агрессивность, а лишь обыкновенный страх, — и Эд отлетел назад, стукнувшись спиной о смятый капот «датсуна». Он тут же выпрямился, сжав кулаки и готовясь прыгнуть на толстяка, который склонился над кузовом своего пикапа; его кепка сползла набок, а рубашка выбилась из-под пояса сзади и на боках. Внезапное воспоминание прорезало мозг Ральфа — небольшая пантомима о трех художниках, которую он видел много лет назад, и он ощутил неожиданную волну сочувствия к толстяку, в тот момент крайне нелепому и до смерти напуганному.
