К четырем часам постель стала ненавистна Ральфу, как становилась каждый раз, когда он понимал, что не может извлечь из нее никакой пользы. Он опустил ноги на пол, почесал спутанные волосы на груди — уже почти все седые, — вылезающие из-под его расстегнутой пижамной куртки, снова влез в шлепанцы и проковылял обратно в комнату, где рухнул в кресло и опять выглянул на Харрис-авеню. Та лежала, как сценическая декорация, в которой единственный присутствующий актер даже не был человеком: это была дворняга, медленно трусившая вниз по Харрис-авеню в направлении Страуфорд-парка и холма Ап-Майл. Она как можно выше поджимала правую заднюю ногу, ковыляя на остальных трех.
— Привет, Розали, — пробормотал Ральф и протер рукой глаза.
Было утро четверга, день сбора мусора на Харрис-авеню, поэтому он не удивился при виде Розали, которая уже год или около того была бродячей достопримечательностью окрестностей. Она не спеша ковыляла по улице, обследуя ряды мусорных баков с разборчивостью изнуренного покупателя на блошином рынке.
Вот Розали — хромавшая сильнее, чем обычно, в это утро и выглядевшая такой же усталой и разбитой, каким ощущал себя Ральф, — нашла что-то похожее на крупную говяжью кость и потрусила прочь, зажав ее в зубах. Ральф следил за ней, пока она не скрылась из виду, а потом просто сидел, сложив руки на коленях и уставившись на молчаливый квартал, где оранжевые фонари с лампами высокого накаливания лишь усиливали иллюзию, будто Харрис-авеню не что иное, как сценическая декорация, опустевшая после того, как закончилось вечернее представление и актеры разошлись по домам; фонари светились, как прожектора в сужающейся перспективе — сюрреалистической, похожей на галлюцинацию.
Ральф Робертс сидел в кресле, в котором за последнее время провел так много ранних утренних часов, и ждал, когда свет и движение вторгнутся в безжизненный мир под ним. Наконец первый двуногий актер — рассыльный мальчишка Пит — появился на сцене справа на своем «рэйли». Он катил на велосипеде вверх по улице и расшвыривал свернутые газеты из перекинутой через плечо сумки, каждый раз довольно точно попадая в то крыльцо, в которое целился.
Ральф какое-то время наблюдал за ним, потом испустил вздох, который, казалось, исторгся аж из самого подвала, и встал, чтобы заварить себе чай.
— Что-то я не припомню, чтобы хоть когда-то я читал про такое дерьмо в своем гороскопе, — глухо произнес он, открыл кран на кухне и начал наполнять чайник.
