И вот тогда, вырванный из оцепенения, как заарканенный мустанг, он продолжит преследование, не имея ни малейшего понятия о конечной цели и даже не надеясь ее узнать; он получал то странное, почти извращенное, удовольствие, которое заставляет человека машинально продолжать двигаться или подражать всему, что шевелится, ибо движение есть признак жизни, а значит, предположить можно все, что душе угодно. — Приятно длить движение, даже когда он бежит быстро, чавкая подушечками лап, как присосками, роняя на асфальт черные курчавые волоски, поставив уши, глядя прямо перед собой, и зваться — отныне и навек — зваться псом.
Без десяти два пес покинул пляж; перед уходом он немного поплескался в воде, и шерсть на лбу слиплась пушистыми косицами. Пыхтя от натуги, он взобрался на насыпь, прошел в нескольких метрах от Адама и остановился на обочине. Солнце било псу в глаза, и он часто моргал, на холодном носу играл солнечный зайчик.
Пес колебался, словно ждал кого-то; Адам спрыгнул с мола и приготовился стартовать. Ему пришла охота свистнуть, или щелкнуть пальцами, или просто выкрикнуть несколько слов, как делает большинство хозяев собак, что-нибудь вроде:
«Эгей, собачка!»
или
«Ко мне, Медор!»
но мозг не отдал команды, и намерение не стало даже попыткой жеста.
Адам просто остановился и стал смотреть на пса сзади; ракурс под этим углом был странный; лапы напружинены, спина с более редкой шерстью на хребте выгнута и напряжена, макушка кажется такой выпуклой, сильной и мускулистой, каких у собак не бывает.
Адам смотрел на затылок пса, на впадину на голове и стоящие торчком уши. Где-то далеко, в горах, зашумел-загрохотал по рельсам въехавший в туннель поезд. Правое ухо дрогнуло и повернулось на несколько миллиметров, улавливая фырканье локомотива, и тут же вернулось назад, когда внизу, на пляже, зашелся в крике ребенок, наверняка по какому-то ерундовому поводу: может, мяч лопнул или пятку порезал об острый камешек.
Адам ждал, замерев на месте; внезапно пес рванулся вперед, обогнул машину и помчался вверх по дороге. Он бежал по асфальту, вплотную к насыпи, и не оглядывался. До развилки шоссе он дважды останавливался; один раз — у заднего колеса припаркованного «олдсмобиля»; в этой машине не было ничего особенного, пес даже не взглянул на нее, не обнюхал и не поднял лапу на металлический колпак покрышки. Во второй раз он остановился, увидев спускавшуюся на пляж пожилую женщину с боксершей на поводке; она бросила взгляд на пса, потянула за поводок, повернулась к Адаму и сочла возможным сделать ему замечание:
