— Что, он такой дорогой, этот Пикассо?
— Точно вам не скажу, но миллионов десять каждая его картина стоит.
— Десять миллионов?
А сколько штук, подумал я, художникам ведь платят сдельно, — сколько штук Пикассо может навалять за месяц?
В конце концов, я, разумеется, купил у Шифмана одну картину. Он с самого начала мне сказал, что я могу расплатиться костюмом. Но я не захотел. Во-первых, нет у меня времени в разгар сезона шить на заказ мужской костюм, а во-вторых, ну просто как-то неудобно. Я предпочел дать деньги и выбрал картину Борвин-Френкеля. На ней нарисован еврей с контрабасом на спине, бегущий по снегу и похожий на мальчишку-переростка. Далеко на заднем плане деревня.
Еще за двести франков я стал членом общества «Друзья еврейских художников», хотя и без того уже начал злиться. Почему? Да потому, что с самого начала знал: куплю картину, а потом еще придется доказывать Лее, что это выгодное дело.
Но Лея ничего не сказала. Вернее, наоборот, сказала, что это будет хороший образец для Рафаэля, и мы повесили картину в столовой. Теперь я и захочу — не забуду, как выглядит типичный штетл.[19]
Рафаэль еще не брался срисовывать эту картину, но Лея думает, что, когда он это сделает, никто не отличит, где копия, а где оригинал.
В тот самый вечер, когда повесили картину, мы с Леей стали обсуждать будущее наших детей. Особенно Рафаэля — он ведь мальчик. Я читал газету. Лея не любит, когда я читаю в постели газету, но я не могу заснуть, пока не узнаю, что происходит в мире.
— Надо смотреть правде в глаза, — сказала Лея. — Рафаэль — художник.
— Можно смотреть правде в глаза и при этом иметь хорошее ремесло. Одно другому не мешает, — ответил я.
— Ты хочешь, чтоб он стал портным, как ты?
— По-твоему, если не художник, так уж сразу портной!
— Нет, по-моему, самое главное, чтоб мои дети были счастливы.
— Вот именно, — сказал я. — А для этого им нужно дать хорошее ремесло. Особенно мальчику.
К тому времени, как мы погасили свет, Рафаэль перепробовал у нас столько профессий, что ему и двух жизней не хватило бы, чтобы всем им научиться. Но Лее все было мало. Помолчав минутку, она вдруг сказала:
— Кажется, уже был один художник, которого звали Рафаэль.
— Ты опять за свое? Откуда я знаю и что это меняет?
— Много меняет, — сказала Лея, — это может принести ему удачу. А узнать нетрудно — загляни в Детскую энциклопедию.
Я знал, что теперь нам не кончить разговора и не сдвинуться с места, пока я не загляну в энциклопедию. Пришлось встать. Включать свет в детской я не стал, побоялся разбудить Бетти и Рафаэля, зажег только в коридоре, но и этого было достаточно, чтобы увидеть: их мысли о будущем не тревожили.
