Леон не зря сказал «в принципе» — долгий опыт научил его, что в Еврейском театре ни три удара по сцене, ни поднятый занавес, ни даже первые реплики артистов еще не означают начало спектакля, потому что зрители все равно продолжают болтать друг с другом, и, зайди кто-нибудь — я имею в виду, кто-нибудь посторонний — в это время в зал, он, наверно, решил бы, что тут одни люди объясняют происходящее на сцене другим, которые не понимают идиша, или что все так бурно обсуждают костюмы и декорации. Но если этот посторонний знает идиш, он быстренько сообразит, что гомон в зале и реплики на сцене никак не связаны, и даже странно: с чего это актерам так не терпится начать представление, раз зрители еще не закончили свое. Вот почему Леон частенько говорит, что настоящая конкуренция в еврейском театре идет не между разными труппами, а между труппой и публикой.
Если же кто-нибудь в зале — обычно родственники актеров — начинает призывать: «Тихо! Тихо», — получается еще хуже. Поднимается такая перепалка, что актеры вынуждены прервать спектакль, и возобновляется он только тогда, когда кто-нибудь примется кричать: «Мы все свободные люди! Это вам не война! Я заплатил за свое место!» — или даже: «Мой сын участвовал в Сопротивлении!»
Однажды, это был первый спектакль после Освобождения, один из актеров придумал умное, как ему казалось, средство. Он громко хлопнул в ладоши, повернулся лицом к публике и, надеясь всех утихомирить, крикнул: «Идн! Аби ме зейт зех!»[11] Он был, конечно, прав: Аби ме зейт зех! Главное, зачем пришли евреи, это посмотреть друг на друга. Зал зааплодировал, все разом загалдели и забегали между рядами, радуясь встрече.
А был ведь еще и антракт, так что в тот вечер зрителям, кроме тех, кто жил неподалеку от театра, пришлось возвращаться домой на такси.
«Кино, — сказал как-то раз Леон, — это сон, а театр — часть нашей жизни». Все посмотрели на него — нечасто услышишь в ателье такие мысли, которые обычно встречаются только в книжках. И задумались. Что касается кино, тут Леон прав. Одной только Марии Монтес, Симоны Симон или Даниель Дарье хватило бы, чтоб промечтать много лет. А вот с театром не очень понятно. Театр — часть жизни? Да, всегда найдутся люди, готовые выложить деньги ради того, чтоб посмотреть, как актеры разыгрывают на сцене трагедии. Говорят, так было еще у древних греков.
Но тогда почему же, спрашивается, Леон зарабатывает себе на хлеб, стоя за гладильной доской? Да потому, что за игру в театре ему платят меньше, чем в ателье, где он тоже может давать представления. Актер Еврейского театра — ремесло никудышное, мертвый сезон там похлеще, чем в портновском деле. Откуда такому театру взять публику после первых двух-трех спектаклей?
