В этот момент Фусако возненавидела Ёрико. Она с изумлением ощутила, как в ней поднимается обида. Безотчетная ядовитая ирония в словах Ёрико была направлена не только против Рюдзи, но также оскорбляла благородное происхождение и воспитание самой Фусако и многолетние традиции семьи Курода, невольно задевая даже честь покойного супруга.
Коль скоро биография Фусако так разительно отличается от жизни Ёрико, вряд ли в ее случае события станут развиваться как у актрисы. Покусывая губы, Фусако мысленно рассуждала: «Я просто обязана поставить ее на место. С другой стороны, она моя клиентка».
Не отдавая себе отчета, Фусако теперь занимала совершенно иную позицию, чем летом, когда впервые оценивала свою бурную и внезапную страсть. В душе нынешняя Фусако злилась не столько за Рюдзи, сколько за добропорядочный быт, который она с сыном вела после смерти мужа. В ядовитой иронии Ёрико ей почудилось то, чего она боялась больше всего, — общественное порицание ее «безрассудному поступку». И именно теперь, когда она так стремилась привести любовное приключение к простой истории с хорошим концом, Ёрико будто специально наговорила всяких гадостей… Фусако злилась за своего покойного мужа, за семью Курода, злилась за Нобору, она буквально позеленела от злости.
«Будь Рюдзи лентяем и себе на уме, он вряд ли заслужил бы мое расположение. В отличие от этой идиотки у меня здравый и устойчивый взгляд на вещи».
При мысли об этом, как и прошлым летом, когда она отрицала свою загадочную, необъяснимую страсть, ее гнев буквально закипел, рискуя выплеснуться наружу.
Между тем Ёрико, преспокойно попивая кофе, искренне не замечала внутреннего волнения Фусако.
Неожиданно она резко задрала левый рукав, продемонстрировав внутреннюю сторону белого запястья:
— Прошу вас сохранить это в тайне. Вам, мама-сан, я могу довериться. Этот шрам у меня с того раза. Я ведь резалась бритвой, пыталась покончить с жизнью.
— А в газетах что же, ничего не было? — Фусако быстро справилась с собой, но голос ее звучал высокомерно.
— Муракоси-сан попросил всех газетчиков не придавать этому значения, и новость не вышла. Но кровищи было — кошмар.
Ёрико высоко подняла запястье, жалостливо дрогнула губами, протянула руку Фусако, чтобы та хорошенько рассмотрела. Рана, от которой осталось несколько беспорядочных белых шрамов, незаметных если не всматриваться, казалась неглубокой и вызывала у Фусако презрение. Чтобы Ёрико ни о чем не догадалась, она с озабоченным видом вгляделась в шрам.
