«Где-то у меня есть гора довоенных пластинок,— подумал Маврин и, опустившись на колени перед книжным шкафом, стал перебирать старые, тяжелые пластинки в видавших виды конвертах. Шульженко, Утесов, Вадим Козин… А вот и знакомая синяя этикетка! Он так обрадовался, словно встретил старого друга. Маврин не стал читать этикетку — пришлось бы искать очки,— он был уверен, что это именно та пластинка.
Еле слышно гудел аппарат — большой японский музыкальный центр. «Нам бы в молодости такую штуку»,— усмехнулся Алексей Дмитриевич и поставил пластинку. Вместо знакомой мелодии услышал какие-то завывания.
— Скорость, скорость,— прошептал он, останавливая проигрыватель. Такие пластинки давно не выпускают. Есть ли на этом аппарате нужная скорость? Оказалось, что чужеземные конструкторы и ее предусмотрели. Негромкая мелодия полилась в тишине. Маврин, размягчаясь душою, вернулся к креслу и стал садиться. И внезапно почувствовал, что его повело в сторону, что он теряет сознание. И тут же увидел себя на улице большого города и узнал улицу. Это была Садовая в Ленинграде. Он стоял на остановке, дожидался трамвая. Тройку. Почувствовав на себе взгляд, обернулся — за большой витриной магазина, облокотившись о прилавок, стояла девушка и улыбалась, глядя на Маврина. Никогда он не видел такой доброй и нежной улыбки. И такой красивой девушки. В улыбке были и призыв, и признание, и надежда. Маврин сделал шаг к витрине, но в это время к остановке подкатил грохочущий трамвай с номером три на крыше. Маврин помахал девушке и уехал на нем.
Всю последующую жизнь в нем жила маленькая и острая заноза — сожаление, что он сделал только один шаг к улыбающейся девушке.
Трамвай грохотал и покачивался. Несся по городу. И в этот миг все существо Алексея Дмитриевича наполнилось тихим гласом: «Счастлив тот, кто увидит улыбку».
ОБИТЕЛЬ СМЕРТИ
Машина «скорой помощи» свернула с проспекта и медленно поехала по заснеженной аллее в глубину старого больничного парка. У приземистого серо-желтого, с облупившейся штукатуркой, здания она остановилась, водитель выключил мотор, но с минуту из машины никто не выходил. Наконец хлопнула дверца — вылез крупный молодой парень в грязноватом белом халате. Он лениво потянулся, вынул из грудного кармашка сигарету, закурил. Из машины вышел второй санитар — тоже в неопрятном, несвежем халате и в синей шапочке с надписью «карху». Этот был постарше и пониже первого, с небритым плоским лицом и пустыми глазами. Он открыл заднюю дверцу машины и призывно махнул напарнику. Вдвоем они вытащили носилки, на которых лежало тело, покрытое простыней. Почти одновременно санитары издали какой-то гортанный звук, вроде, «гоп-ля-ля!» и, слегка сгибаясь под тяжестью ноши, понесли в морг очередного покойника.
