Щёточка усов встала дыбом, чёлка упала на глаза, он стал действительно похож на бесноватого ефрейтора, каким его изображали в своей прессе враги. Блонди газет не читала, и внешность хозяина не играла для неё никакой роли. Она знала ему истинную цену. Когда он запирал двери, приглушал свет и начинал думать о страшном, его мысли обретали качество зримых теней. И не просто зримых — они прогибали ткань реальности, придавая ей форму. Через два с половиной года Гитлер будет сутки за сутками проводить в трансе, силясь в одиночку остановить армии, катящиеся с востока. Внешний мир истолкует его постоянное уединение как апатию, слабость и психический распад.
— Да полно вам, Адольф, — сказал Геринг, затянулся и очень по-товарищески подмигнул. — Мы ведь не первый год в одном окопе… Всё будет хорошо.
А сам ощутил, как глубоко внизу живота шевельнулась знакомая боль, память о двух пулях, схваченных в Мюнхене в двадцать третьем году.[108]После провала «Пивного путча» он прятался от полиции и не сразу попал к врачам — плохо залеченные раны успокаивал только морфий. От пристрастия к которому он тоже потом пытался лечиться. В том числе в психиатрических клиниках…
— Да… — Гитлер потёр ладонями щёки. — Да, всякое бывало, мой друг, всякое.
Тут в дверь постучали — вошёл дежурный адъютант:
— Мой фюрер, к вам рейхсфюрер СС Гиммлер.
— Как нельзя более вовремя, — с воодушевлением отозвался Гитлер.
Его лицо прояснилось, в глазах загорелись яркие огни. Блонди видела его таким, когда реальность начинала слушаться.
— Я могу идти? — сразу засобирался Геринг. — Не хочу мешать вам, мой фюрер.
Он отчасти лукавил. Главу СС он только терпел, но не любил. Когда люди Гиммлера пришли к нему и сказали, что его начальник штаба по какой-то там линии является евреем, Геринг отрубил: «Я в своем штабе сам буду решать, кто у меня еврей». Агроном, пороху не нюхавший. Только то и знает, что без толку тратить деньги в этом своём Аненербе…
— Нет, нет, мой друг, я попрошу вас остаться, — не отпустил его Гитлер. — Речь идёт о двери в Агарти.[109]Аненербе, похоже, разобрались с той штуковиной, которую привёз из Африки наш Лис Пустыни.[110]Ну помните, тот огромный, покрытый письменами меч…
— О той самой двери? В Агарти? Интересно, чертовски интересно, — поднял брови Геринг, начиная понемногу звереть от боли в паху. Глядя, как открывается дверь и появляется самодовольная, в змеиных очках, рожа Гиммлера, он в который раз мысленно послал к чёрту политику. До чего же ему хотелось сейчас в буковые леса, которые он так любил…
